Лев Николаевич Толстой - признанный во всем мире классик русской литературы. «Наше всё» в литературной прозе: писатель, мыслитель, философ, основоположник религиозно-нравственного направления «Толстовство», собравшего множество последователей в России и за её пределами. Лев Толстой за свою длинную жизнь написал не так много по нынешним меркам: несколько романов (правда, довольно объемных), несколько повестей, много рассказов и очерков. Все вместе вошло в 90 томов «Полного собрания сочинений». В ряду прочего был написан рассказ «После бала», о котором дальше и пойдет речь.

Краткое содержание: Толстой, «После бала». Вступление

Начинается рассказ с того, как в одной из гостиных возник спор, предметом которого стал вопрос: может ли человек отличить хорошее от плохого не будучи привязанным к определенной среде? Высказывалось мнение, что именно среда определяет Один из гостей, Иван Васильевич, немолодой, уважаемый всеми человек, высказал мнение, что все решает случай, и предложил это доказать на примере эпизода из своей жизни.

Краткое содержание: Толстой, «После бала». На балу

Описываемые события произошли в сороковые годы девятнадцатого века. В то время рассказчик был молод и влюблен в полковничью дочь Вареньку - настоящую красавицу, которая, несмотря на всеобщее любование, оставалась милой и приветливой девушкой, способной пробудить самые светлые чувства.

Юноша был красив, богат, влюблен и счастлив. Он танцевал со своей избранницей мазурку, и чувства настолько переполняли его, что он готов был обнять весь мир. В разгар бала появился Варенькин отец - высокий пожилой человек, с военной выправкой и такой же, как у дочери, милой улыбкой на губах. По просьбе хозяйки дома отец и дочь исполнили сольный танец. Они танцевали, и волна, захлестывавшая молодого влюбленного по отношению к дочери, накрывает и отца, и вот юноша уже объединяет их для себя в единое целое и любит обоих. Особенно трогательными ему показались старомодные сапоги полковника с квадратными носами и без каблуков. Юноша понимает, что для того чтобы обеспечивать выезды дочери в свет на должном уровне, старый вояка вынужден экономить на себе.

Краткое содержание: Толстой, «После бала». Сквозь строй

После того как бал закончился, молодой человек вернулся к себе домой, но не мог уснуть. Ноги сами понесли его туда, где на краю поля стоит дом Вареньки. Приближаясь, юноша слышит резкую пронзительную музыку и видит строй солдат, сквозь который проводят полуголого человека, привязанного к двум ружьям офицеров. Ему объясняют, что это татарина прогоняют сквозь строй в наказание за побег. Несчастного вели между солдатами, и каждый ударял его палкой по голой спине. Он повторял: «Братцы, помилосердствуйте», - падал, но его поднимали и неизменно вели дальше. Рядом с принимающим наказание шел высокий военачальник, в котором рассказчик узнал отца своей возлюбленной, несколько часов назад так лихо выплясывавший на балу. Старик следил за тем, чтобы все солдаты соблюдали силу удара, и когда один из них ударил недостаточно сильно, отхлестал бедолагу перчатками по лицу. Юноша не смог больше выносить это зрелище и ушел домой, унося в душе страшную, тяжелую тоску.

Краткое содержание: Толстой, «После бала». Заключение

Этот случай так сильно повлиял на впечатлительного молодого человека, что тот отказался от своих планов относительно поступления на военную службу. Тяжелая сцена «прогона» заслонила впечатления бала. Юноша не смог отделить образ жестокого военачальника от образа доброго отца семейства, хотя всячески пытался оправдать его в своих глазах. Вскоре отвращение к отцу переросло в охлаждение к дочери, и в конце концов любовь сошла на нет.

Таково краткое содержание «После бала» Толстого Льва Николаевича. Рассказ действительно небольшой, но сцены, описываемые в нем, в процессе прочтения буквально встают перед глазами. Поэтому, если вы увидите заглавие «Толстой. "После бала". Краткое содержание», не ограничивайтесь его прочтением. Возьмите собрание сочинений и ознакомьтесь с рассказом в том виде, который создал автор.

Среди друзей зашёл разговор о том, что «для личного совершенствования необходимо прежде изменить условия, среди которых живут люди». Всеми уважаемый Иван Васильевич рассказал историю, которая в корне изменила его жизнь.

Тогда он был молод и сильно влюблён в восемнадцатилетнюю Вареньку, красивую, высокую и грациозную девушку. Это было во времена, когда рассказчик учился в провинциальном университете, и главное его удовольствие составляли балы и вечера.

В последний день масленицы бал давал губернский предводитель. Иван Васильевич «был пьян любовью» и танцевал только с Варенькой. Там же был и её отец, полковник Пётр Владиславич - «красивый, статный и свежий старик». После обеда хозяйка уговорила его пройтись один тур мазурки в паре с дочерью. Весь зал был в восторге от этой пары, а Иван Васильевич проникся к варенькиному отцу восторженно-нежным чувством.

В ту ночь Ивану Васильевичу не спалось, и он пошёл бродить по городу. Ноги сами принесли его к дому Вареньки. В конце поля, где стоял её дом, он увидел какую-то толпу, но, подойдя ближе, увидел, что это прогоняли сквозь строй татарина-дезертира. Пётр Владиславич шёл рядом и бдительно следил, чтобы солдаты как следует опускали палку на красную спину наказываемого, а увидев Ивана Васильевича, сделал вид, что они не знакомы.

Рассказчик никак не мог понять, хорошо или дурно то, что он видел: «Если это делалось с такой уверенностью и признавалось всеми необходимым, стало быть, они знали что-то такое, чего я не знал». Но так и не узнав этого, он не мог поступить ни на военную, ни на какую бы ни было другую службу.

С тех пор каждый раз при виде хорошенького личика Вареньки ему вспоминалось то утро, и «любовь так и сошла на нет».

Вы прочитали краткое содержание рассказа После бала. Предлагаем вам посетить раздел Краткие содержания , где вы сможете ознакомиться с другими изложениями популярных писателей.

О рассказе. Данное произведение показывает жизнь и нравы дворянского общества того времени.

Что послужило началом рассказа Ивана Васильевича

Иван Васильевич

Главный герой рассказа, любил поговорить, особенно когда попадались хорошие слушатели. А рассказать было о чем. В жизни пожилого мужчины было столько историй, и каждая, по его мнению, поучительна. Он был твердо убежден, что от одного случая может зависеть дальнейшая жизнь.

История, которую он хотел поведать, произошла с ним в начале сороковых годов, когда он был молодой, интересный студент, любивший, как и вся молодежь его возраста покутить и приударить за прекрасными дамами. Учеба была на втором плане. Танцы, шампанское, неограниченность в средствах. Вот образ жизни на тот момент. Сплошные удовольствия. Все изменилось после роковой встречи, произошедшей с ним на ежегодном балу у губернского предводителя.

Бал. Встреча с Варенькой

Бал был шикарен. Организаторы постарались на славу. Море выпивки, прекрасно украшенные залы, музыканты, развлекавшие приглашенную публику, богато накрытые столы. Среди толпы он сразу обратил внимание на неземное создание по имени Варенька , дочь полковника .

Девушка была красива и стройна. Высокая, статная. В ней чувствовалась порода. Он не мог не заметить ее. Ей любовались все женщины, мужчины. Она парила по залу в бело-розовом платье. Карие глаза смотрели с нежностью. Когда она улыбалась, на румяных щечках появлялись ямочки.
Это была любовь, но не физическая. Он не мечтал обладать ей, как женщиной. Варенька была недосягаема, словно богиня. В знак симпатии, девушка подарила ему перышко из веера, которым обмахивалась весь вечер.

Танец дочери и отца

Следующий танец Варенька танцевала с отцом. Это был немолодой мужчина. Полковник. Красивый, статный. Лицо военного украшали шикарные усы. Пара кружила по залу, привлекая всеобщее внимание. Иван обратил внимание на сапоги полковника: старые, изношенные до дыр. Он понял, что все средства отец тратил на единственную дочь, забывая о себе. Иван парил в облаках. Он был счастлив. Все мысли были о возлюбленной. Вернувшись домой парень долго не мог уснуть, проворачивая в голове события прошедшего дня.

Расправа над солдатом или истинное лицо отца Вареньки

Бессонница вконец измотала Ивана. Он решил прогуляться по ночному городу. Ноги сами привели к дому Вареньки. Во дворе дома играла музыка. Звуки флейты переплетались с барабанной дробью. Громкая, неприятная мелодия, раздражавшая слух. Парень видит, как через строй солдат гоняют татарина, избивая палками. Командовал парадом полковник, отец Вареньки. Он был страшен в гневе. Лицо перекошено от ненависти. Заметив Ивана, полковник сделал вид, что не знаком с ним и отвернулся.

Эпилог

Иван не мог отойти от увиденного. Сцена избиения стояла перед глазами. Он не понимал, почему все молчали. Неужели это правильно истязать человека до полусмерти. Так и не смог Иван найти оправдание жестокости полковника. Одно теперь парень знал четко, на военную службу он ни ногой. Любовь к Вареньке вместе с этим эпизодом пошла на убыль. Вот так жизнь человека перевернулась в одночасье, изменив планы и направив по другому пути.

На этом и заканчивается краткий пересказ рассказа «После бала», включающий в себя только самые важные события из полной версии произведения!

— Вот вы говорите, что человек не может сам по себе понять, что хорошо, что дурно, что все дело в среде, что среда заедает. А я думаю, что все дело в случае. Я вот про себя скажу. Так заговорил всеми уважаемый Иван Васильевич после разговора, шедшего между нами, о том, что для личного совершенствования необходимо прежде изменить условия, среди которых живут люди. Никто, собственно, не говорил, что нельзя самому понять, что хорошо, что дурно, но у Ивана Васильевича была такая манера отвечать на свои собственные, возникающие вследствие разговора мысли и по случаю этих мыслей рассказывать эпизоды из своей жизни. Часто он совершенно забывал повод, по которому он рассказывал, увлекаясь рассказом, тем более что рассказывал он очень искренно и правдиво. Так он сделал и теперь. — Я про себя скажу. Вся моя жизнь сложилась так, а не иначе, не от среды, а совсем от другого. — От чего же? — спросили мы. — Да это длинная история. Чтобы понять, надо много рассказывать. — Вот вы и расскажите. Иван Васильевич задумался, покачал головой. — Да, — сказал он. — Вся жизнь переменилась от одной ночи, или скорее утра. — Да что же было? — А было то, что был я сильно влюблен. Влюблялся я много раз, но это была самая моя сильная любовь. Дело прошлое; у нее уже дочери замужем. Это была Б..., да, Варенька Б..., — Иван Васильевич назвал фамилию. — Она и в пятьдесят лет была замечательная красавица. Но в молодости, восемнадцати лет, была прелестна: высокая, стройная, грациозная и величественная, именно величественная. Держалась она всегда необыкновенно прямо, как будто не могла иначе, откинув немного назад голову, и это давало ей, с ее красотой и высоким ростом, несмотря на ее худобу, даже костлявость, какой-то царственный вид, который отпугивал бы от нее, если бы не ласковая, всегда веселая улыбка и рта, и прелестных, блестящих глаз, и всего ее милого, молодого существа. — Каково Иван Васильевич расписывает. — Да как ни расписывай, расписать нельзя так, чтобы вы поняли, какая она была. Но не в том дело: то, что я хочу рассказать, было в сороковых годах. Был я в то время студентом в провинциальном университете. Не знаю, хорошо ли это или дурно, но не было у нас в то время в нашем университете никаких кружков, никаких теорий, а были мы просто молоды и жили, как свойственно молодости: учились и веселились. Был я очень веселый и бойкий малый, да еще и богатый. Был у меня иноходец лихой, катался с гор с барышнями (коньки еще не были в моде), кутил с товарищами (в то время мы ничего, кроме шампанского, не пили; не было денег — ничего не пили, но не пили, как теперь, водку). Главное же мое удовольствие составляли вечера и балы. Танцевал я хорошо и был не безобразен. — Ну, нечего скромничать, — перебила его одна из собеседниц. — Мы ведь знаем ваш еще дагерротипный портрет. Не то что не безобразен, а вы были красавец. — Красавец так красавец, да не в том дело. А дело в том, что во время этой моей самой сильной любви к ней был я в последний день масленицы на бале у губернского предводителя, добродушного старичка, богача-хлебосола и камергера. Принимала такая же добродушная, как и он, жена его в бархатном пюсовом платье, в брильянтовой фероньерке на голове и с открытыми старыми, пухлыми, белыми плечами и грудью, как портреты Елизаветы Петровны, Бал был чудесный: зала прекрасная, с хорами, музыканты — знаменитые в то время крепостные помещика-любителя, буфет великолепный и разливанное море шампанского. Хоть я и охотник был до шампанского, но не пил, потому что без вина был пьян любовью, но зато танцевал до упаду — танцевал и кадрили, и вальсы, и польки, разумеется, насколько возможно было, всё с Варенькой. Она была в белом платье с розовым поясом и в белых лайковых перчатках, немного не доходивших до худых, острых локтей, и в белых атласных башмачках. Мазурку отбили у меня: препротивный инженер Анисимов — я до сих пор не могу простить это ему — пригласил ее, только что она вошла, а я заезжал к парикмахеру и за перчатками и опоздал. Так что мазурку я танцевал не с ней, а с одной немочкой, за которой я немножко ухаживал прежде. Но, боюсь, в этот вечер был очень неучтив с ней, не смотрел на нее, а видел только высокую стройную фигуру в белом платье с розовым поясом, ее сияющее, зарумянившееся с ямочками лицо и ласковые, милые глаза. Не я один, все смотрели на нее и любовались ею, любовались и мужчины, и женщины, несмотря на то, что она затмила их всех. Нельзя было не любоваться. По закону, так сказать, мазурку я танцевал не с нею, но в действительности танцевал я почти все время с ней. Она, не смущаясь, через всю залу шла прямо ко мне, и я вскакивал, не дожидаясь приглашения, и она улыбкой благодарила меня за мою догадливость. Когда нас подводили к ней и она не угадывала моего качества, она, подавая руку не мне, пожимала худыми плечами и, в знак сожаления и утешения, улыбалась мне. Когда делали фигуры мазурки вальсом, я подолгу вальсировал с нею, и она, часто дыша, улыбалась и говорила мне: «Encore». И я вальсировал еще и еще и не чувствовал своего тела. — Ну, как же не чувствовали, я думаю, очень чувствовали, когда обнимали ее за талию, не только свое, но и ее тело, — сказал один из гостей. Иван Васильевич вдруг покраснел и сердито закричал почти: — Да, вот это вы, нынешняя молодежь. Вы, кроме тела, ничего не видите. В наше время было не так. Чем сильнее я был влюблен, тем бестелеснее становилась для меня она. Вы теперь видите ноги, щиколки и еще что-то, вы раздеваете женщин, в которых влюблены, для меня же, как говорил Alphonse Karr, хороший был писатель, — на предмете моей любви были всегда бронзовые одежды. Мы не то что раздевали, а старались прикрыть наготу, как добрый сын Ноя. Ну, да вы не поймете... — Не слушайте его. Дальше что? — сказал один из нас. — Да. Так вот танцевал я больше с нею и не видал, как прошло время. Музыканты уж с каким-то отчаянием усталости, знаете, как бывает в конце бала, подхватывали все тот же мотив мазурки, из гостиных поднялись уже от карточных столов папаши и мамаши, ожидая ужина, лакеи чаще забегали, пронося что-то. Был третий час. Надо было пользоваться последними минутами. Я еще раз выбрал ее, и мы в сотый раз прошли вдоль залы. — Так после ужина кадриль моя? — сказал я ей, отводя ее к месту. — Разумеется, если меня не увезут, — сказала она, улыбаясь. — Я не дам, — сказал я. — Дайте же веер, — сказала она. — Жалко отдавать, — сказал я, подавая ей белый дешевенький веер. — Так вот вам, чтоб вы не жалели, — сказала она, оторвала перышко от веера и дала мне. Я взял перышко и только взглядом мог выразить весь свой восторг и благодарность. Я был не только весел и доволен, я был счастлив, блажен, я был добр, я был не я, а какое-то неземное существо, не знающее зла и способное на одно добро. Я спрятал перышко в перчатку и стоял, не в силах отойти от нее. — Смотрите, папа просят танцевать, — сказала она мне, указывая на высокую статную фигуру ее отца, полковника с серебряными эполетами, стоявшего в дверях с хозяйкой и другими дамами. — Варенька, подите сюда, — услышали мы громкий голос хозяйки в брильянтовой фероньерке и с елисаветинскими плечами. Варенька подошла к двери, и я за ней. — Уговорите, ma chère, отца пройтись с вами. Ну, пожалуйста, Петр Владиславич, — обратилась хозяйка к полковнику. Отец Вареньки был очень красивый, статный, высокий и свежий старик. Лицо у него было очень румяное, с белыми à la Nicolas I подвитыми усами, белыми же, подведенными к усам бакенбардами и с зачесанными вперед височками, и та же ласковая, радостная улыбка, как и у дочери, была в его блестящих глазах и губах. Сложен он был прекрасно, с широкой, небогато украшенной орденами, выпячивающейся по-военному грудью, с сильными плечами и длинными стройными ногами. Он был воинский начальник типа старого служаки николаевской выправки. Когда мы подошли к дверям, полковник отказывался, говоря, что он разучился танцевать, но все-таки, улыбаясь, закинув на левую сторону руку, вынул шпагу из портупеи, отдал ее услужливому молодому человеку и, натянув замшевую перчатку на правую руку, — «надо всё по закону», — улыбаясь, сказал он, взял руку дочери и стал в четверть оборота, выжидая такт. Дождавшись начала мазурочного мотива, он бойко топнул одной ногой, выкинул другую, и высокая, грузная фигура его то тихо и плавно, то шумно и бурно, с топотом подошв и ноги об ногу, задвигалась вокруг залы. Грациозная фигура Вареньки плыла около него, незаметно, вовремя укорачивая или удлиняя шаги своих маленьких белых атласных ножек. Вся зала следила за каждым движением пары. Я же не только любовался, но с восторженным умилением смотрел на них. Особенно умилили меня его сапоги, обтянутые штрипками, — хорошие опойковые сапоги, но не модные, с острыми, а старинные, с четвероугольными носками и без каблуков, Очевидно, сапоги были построены батальонным сапожником. «Чтобы вывозить и одевать любимую дочь, он не покупает модных сапог, а носит домодельные», — думал я, и эти четвероугольные носки сапог особенно умиляли меня. Видно было, что он когда-то танцевал прекрасно, но теперь был грузен, и ноги уже не были достаточно упруги для всех тех красивых и быстрых па, которые он старался выделывать. Но он все-таки ловко прошел два круга. Когда же он, быстро расставив ноги, опять соединил их и, хотя и несколько тяжело, упал на одно колено, а она, улыбаясь и поправляя юбку, которую он зацепил, плавно прошла вокруг него, все громко зааплодировали. С некоторым усилием приподнявшись, он нежно, мило обхватил дочь руками за уши и, поцеловав в лоб, подвел ее ко мне, думая, что я танцую с ней. Я сказал, что не я ее кавалер. — Ну, все равно, пройдитесь теперь вы с ней, — сказал он, ласково улыбаясь и вдевая шпагу в портупею. Как бывает, что вслед за одной вылившейся из бутылки каплей содержимое ее выливается большими струями, так и в моей душе любовь к Вареньке освободила всю скрытую в моей душе способность любви. Я обнимал в то время весь мир своей любовью. Я любил и хозяйку в фероньерке, с ее елисаветинским бюстом, и ее мужа, и ее гостей, и ее лакеев, и даже дувшегося на меня инженера Анисимова. К отцу же ее, с его домашними сапогами и ласковой, похожей на нее, улыбкой, я испытывал в то время какое-то восторженно-нежное чувство. Мазурка кончилась, хозяева просили гостей к ужину, но полковник Б. отказался, сказав, что ему надо завтра рано вставать, и простился с хозяевами. Я было испугался, что и ее увезут, но она осталась с матерью. После ужина я танцевал с нею обещанную кадриль, и, несмотря на то, что был, казалось, бесконечно счастлив, счастье мое все росло и росло. Мы ничего не говорили о любви. Я не спрашивал ни ее, ни себя даже о том, любит ли она меня. Мне достаточно было того, что я любил ее. И я боялся только одного, чтобы что-нибудь не испортило моего счастья. Когда я приехал домой, разделся и подумал о сне, я увидал, что это совершенно невозможно. У меня в руке было перышко от ее веера и целая ее перчатка, которую она дала мне, уезжая, когда садилась в карету и я подсаживал ее мать и потом ее. Я смотрел на эти вещи и, не закрывая глаз, видел ее перед собой то в ту минуту, когда она, выбирая из двух кавалеров, угадывает мое качество, и слышу ее милый голос, когда говорит: «Гордость? да?» — и радостно подает мне руку или когда за ужином пригубливает бокал шампанского и исподлобья смотрит на меня ласкающими глазами. Но больше всего я вижу ее в паре с отцом, когда она плавно двигается около него и с гордостью и радостью и за себя и за него взглядывает на любующихся зрителей. И я невольно соединяю его и ее в одном нежном, умиленном чувстве. Жили мы тогда одни с покойным братом. Брат и вообще не любил света и не ездил на балы, теперь же готовился к кандидатскому экзамену и вел самую правильную жизнь. Он спал. Я посмотрел на его уткнутую в подушку и закрытую до половины фланелевым одеялом голову, и мне стало любовно жалко его, жалко за то, что он не знал и не разделял того счастья, которое я испытывал. Крепостной наш лакей Петруша встретил меня со свечой и хотел помочь мне раздеваться, но я отпустил его. Вид его заспанного лица с спутанными волосами показался мне умилительно трогательным. Стараясь не шуметь, я на цыпочках прошел в свою комнату и сел на постель. Нет, я был слишком счастлив, я не мог спать. Притом мне жарко было в натопленных комнатах, и я, не снимая мундира, потихоньку вышел в переднюю, надел шинель, отворил наружную дверь и вышел на улицу. С бала я уехал в пятом часу, пока доехал домой, посидел дома, прошло еще часа два, так что, когда я вышел, уже было светло. Была самая масленичная погода, был туман, насыщенный водою снег таял на дорогах, и со всех крыш капало. Жили Б. тогда на конце города, подле большого поля, на одном конце которого было гулянье, а на другом — девический институт. Я прошел наш пустынный переулок и вышел на большую улицу, где стали встречаться и пешеходы, и ломовые с дровами на санях, достававших полозьями до мостовой. И лошади, равномерно покачивающие под глянцевитыми дугами мокрыми головами, и покрытые рогожками извозчики, шлепавшие в огромных сапогах подле возов, и дома улицы, казавшиеся в тумане очень высокими, — все было мне особенно мило и значительно. Когда я вышел на поле, где был их дом, я увидал в конце его, по направлению гулянья, что-то большое, черное и услыхал доносившиеся оттуда звуки флейты и барабана. В душе у меня все время пело и изредка слышался мотив мазурки. Но это была какая-то другая, жесткая, нехорошая музыка. «Что это такое?» — подумал я и по проезженной посередине поля скользкой дороге пошел по направлению звуков. Пройдя шагов сто, я из-за тумана стал различать много черных людей. Очевидно, солдаты. «Верно, ученье», — подумал я и вместе с кузнецом в засаленном полушубке и фартуке, несшим что-то и шедшим передо мной, подошел ближе. Солдаты в черных мундирах стояли двумя рядами друг против друга, держа ружья к ноге, и не двигались. Позади их стояли барабанщик и флейтщик и не переставая повторяли всё ту же неприятную, визгливую мелодию. — Что это они делают? — спросил я у кузнеца, остановившегося рядом со мною. — Татарина гоняют за побег, — сердито сказал кузнец, взглядывая в дальний конец рядов. Я стал смотреть туда же и увидал посреди рядов что-то страшное, приближающееся ко мне. Приближающееся ко мне был оголенный по пояс человек, привязанный к ружьям двух солдат, которые вели его. Рядом с ним шел высокий военный в шинели и фуражке, фигура которого показалась мне знакомой. Дергаясь всем телом, шлепая ногами по талому снегу, наказываемый, под сыпавшимися с обеих сторон на него ударами, подвигался ко мне, то опрокидываясь назад — и тогда унтер-офицеры, ведшие его за ружья, толкали его вперед, то падая наперед — и тогда унтер-офицеры, удерживая его от падения, тянули его назад. И не отставая от него, шел твердой, подрагивающей походкой высокий военный. Это был ее отец, с своим румяным лицом и белыми усами и бакенбардами. При каждом ударе наказываемый, как бы удивляясь, поворачивал сморщенное от страдания лицо в ту сторону, с которой падал удар, и, оскаливая белые зубы, повторял какие-то одни и те же слова. Только когда он был совсем близко, я расслышал эти слова. Он не говорил, а всхлипывал: «Братцы, помилосердуйте. Братцы, помилосердуйте». Но братцы не милосердовали, и, когда шествие совсем поравнялось со мною, я видел, как стоявший против меня солдат решительно выступил шаг вперед и, со свистом взмахнув палкой, сильно шлепнул ею по спине татарина. Татарин дернулся вперед, но унтер-офицеры удержали его, и такой же удар упал на него с другой стороны, и опять с этой, и опять с той. Полковник шел подле, и, поглядывая то себе под ноги, то на наказываемого, втягивал в себя воздух, раздувая щеки, и медленно выпускал его через оттопыренную губу. Когда шествие миновало то место, где я стоял, я мельком увидал между рядов спину наказываемого. Это было что-то такое пестрое, мокрое, красное, неестественное, что я не поверил, чтобы это было тело человека. — О Господи, — проговорил подле меня кузнец. Шествие стало удаляться, все так же падали с двух сторон удары на спотыкающегося, корчившегося человека, и все так же били барабаны и свистела флейта, и все так же твердым шагом двигалась высокая, статная фигура полковника рядом с наказываемым. Вдруг полковник остановился и быстро приблизился к одному из солдат. — Я тебе помажу, — услыхал я его гневный голос. — Будешь мазать? Будешь? И я видел, как он своей сильной рукой в замшевой перчатке бил по лицу испуганного малорослого, слабосильного солдата за то, что он недостаточно сильно опустил свою палку на красную спину татарина. — Подать свежих шпицрутенов! — крикнул он, оглядываясь, и увидел меня. Делая вид, что он не знает меня, он, грозно и злобно нахмурившись, поспешно отвернулся. Мне было до такой степени стыдно, что, не зная, куда смотреть, как будто я был уличен в самом постыдном поступке, я опустил глаза и поторопился уйти домой. Всю дорогу в ушах у меня то била барабанная дробь и свистела флейта, то слышались слова: «Братцы, помилосердуйте», то я слышал самоуверенный, гневный голос полковника, кричащего: «Будешь мазать? Будешь?» А между тем на сердце была почти физическая, доходившая до тошноты, тоска, такая, что я несколько раз останавливался, и мне казалось, что вот-вот меня вырвет всем тем ужасом, который вошел в меня от этого зрелища. Не помню, как я добрался домой и лег. Но только стал засыпать, услыхал и увидел опять все и вскочил. «Очевидно, он что-то знает такое, чего я не знаю, — думал я про полковника. — Если бы я знал то, что он знает, я бы понимал и то, что я видел, и это не мучило бы меня». Но сколько я ни думал, я не мог понять того, что знает полковник, и заснул только к вечеру, и то после того, как пошел к приятелю и напился с ним совсем пьян. Что ж, вы думаете, что я тогда решил, что то, что я видел, было — дурное дело? Ничуть. «Если это делалось с такой уверенностью и признавалось всеми необходимым, то, стало быть, они знали что-то такое, чего я не знал», — думал я и старался узнать это. Но сколько ни старался — и потом не мог узнать этого. А не узнав, не мог поступить в военную службу, как хотел прежде, и не только не служил в военной, но нигде не служил и никуда, как видите, не годился. — Ну, это мы знаем, как вы никуда не годились, — сказал один из нас. — Скажите лучше: сколько бы людей никуда не годились, кабы вас не было. — Ну, это уж совсем глупости, — с искренней досадой сказал Иван Васильевич. — Ну, а любовь что? — спросили мы. — Любовь? Любовь с этого дня пошла на убыль. Когда она, как это часто бывало с ней, с улыбкой на лице, задумывалась, я сейчас же вспоминал полковника на площади, и мне становилось как-то неловко и неприятно, и я стал реже видаться с ней. И любовь так и сошла на нет. Так вот какие бывают дела и от чего переменяется и направляется вся жизнь человека. А вы говорите... — закончил он.

«После бала» Толстой кратко

Главный герой рассказа Толстого Л.Н. «После бала» Иван Васильевич находится на балу у губернского предводителя. Он без памяти влюблен в присутствующую на балу Вареньку, дочь полковника.

Варенька, прелестная девушка: высокая, стройная, грациозная. В то время он был «студентом в провинциальном университете», веселым и бойким малым, да еще и богатым. Как и многие молодые люди своего круга, Иван Васильевич проводил вечера на балах, кутил с друзьями.

Бал у губернского предводителя Иван Васильевич характеризует как «чудесный» не только из-за того, что там все было прекрасно, но и из-за того, что на бале была его любимая. Варенька в бело-розовом платье выглядела особенно красивой. Иван Васильевич весь вечер танцевал с ней и чувствовал, что его любовь к ней взаимна.

У отца Вареньки, полковника («очень красивый, статный, высокий и свежий старик»), такая же ласковая и радостная улыбка, как и у дочери. Хозяева уговаривают его протанцевать мазурку с дочерью. Танцующая пара привлекает всеобщее внимание. Главный герой видит, что полковник обут в немодные опойковые сапоги, так как вынужден во многом себе отказывать, чтобы одевать и выводить дочь в свет. После танца полковник подвел Вареньку к Ивану Васильевичу, и остаток вечера молодые люди не разлучались. О любви они не говорят, да это и не нужно: Иван Васильевич счастлив. Он опасается только одного: чтобы его счастье не было испорчено чем-либо.

В самом приятном расположении духа главный герой возвращается домой, но не может найти себе места от чувств. Он идет в часть города, где находится дом Вареньки и по пути замечает крайне неприятное зрелище: солдаты сурово наказывают своего товарища за то, что сбежал. Руководит жестоким наказанием тот самый полковник, отец Вареньки. Он зорко следит за тем, чтобы солдаты били беднягу сильно, без послаблений.

Вид красной, пестрой, мокрой от крови спины солдата ужасает Ивана Васильевича, равно как и сама процедура наказания. Но больше всего потрясло молодого человека сознание того, что он не в силах понять очевидную уверенность полковника в правоте своих действий, который, между тем, заметив Ивана Васильевича, отворачивается, делает вид, что незнаком с ним.