В отличие от своих персонажей Чаадаев жил вдали от человеческих страстей и ушел из жизни одиноким.

Детство и юность

Петр Яковлевич Чаадаев родился 27 мая (7 июня) 1794 года в Москве. Отец Яков Петрович служил советником Нижегородской уголовной палаты, матерью была княжна Наталья Михайловна, дочь князя Михаила Михайловича Щербатова. Родителей Петра и Михаила, его старшего брата, рано постигла смерть, и в 1797 году мальчиков взяла на попечение старшая сестра матери Анна Щербатова.

В 1808 году Петр Чаадаев, получив достойное домашнее образование, поступил в Московский университет. Среди его учителей были историк права Федор Баузе, исследователь рукописей Священного Писания Христиан-Фридрих Маттеи. Философ Иоганн Буле называл Чаадаева любимым учеником. Уже в студенческие годы Чаадаев проявлял интерес к моде. Мемуарист Михаил Жихарев так описывал портрет современника:

«Искусство одеваться Чаадаев возвел почти в степень исторического значения».

Петр Яковлевич славился умением танцевать и вести светский разговор, что выставляло его в выгодном свете среди женщин. Внимание со стороны противоположного пола, а также интеллектуальное превосходство над сверстниками сделали Чаадаева «жесткосердным себялюбом».

Военная служба и общественная деятельность

Отечественная война 1812 года застала братьев Чаадаевых в Московском обществе математиков. Молодые люди вступили в лейб-гвардию Семеновского полка в чине подпрапорщиков. За мужество, проявленное в Бородинском сражении, Петра Яковлевича повысили до прапорщика, наградили орденом св. Анны и Кульмским крестом за штыковую атаку в сражении под Кульмом. Также он участвовал в Тарутинском маневре, сражении под Малоярославцем.

В 1813 году Чаадаев перевелся в Ахтырский гусарский полк. Декабрист Сергей Муравьев-Апостол объяснял этот поступок Петра Яковлевича желанием покрасоваться в гусарском мундире. В 1816 году он перешел в лейб-гвардию Гусарского полка, произведен в поручики. Спустя год Чаадаев стал адъютантом будущего генерала Иллариона Васильчикова.

Гусарский полк дислоцировался в Царском селе. Именно здесь, в доме историка , Чаадаев познакомился с . Великий русский поэт посвятил философу стихотворения «К портрету Чаадаева» (1820), «В стране, где я забыл тревоги прежних лет» (1821), «К чему холодные сомненья» (1824), а Петр Яковлевич, будучи другом Пушкина, «заставлял его мыслить», беседуя на литературные и философские темы.

Васильчиков поручал Чаадаеву серьезные дела, например, доклад о бунте в лейб-гвардии Семеновского полка. После встречи с императором в 1821 году адъютант, подающий надежды на блестящее военное будущее, ушел в отставку. Известие шокировало общество и породило множество легенд.

Согласно официальной версии, Чаадаев, некогда служивший в Семеновском полку, не вытерпел наказания близких товарищей. По иным соображениям, философу претила мысль доносить на бывших однополчан. Современники также предполагали, что Чаадаев опоздал на встречу с Александром I, потому что долго подбирал гардероб, либо что государь высказал мысль, которая противоречила идеям Петра Яковлевича.

Расставшись с военным делом, Чаадаев погрузился в затяжной духовный кризис. Из-за проблем со здоровьем в 1823 году он отправился в путешествие по Европе, не планируя возвращаться в Россию. В поездках Петр Яковлевич активно обновлял библиотеку религиозными книгами. Особенно его привлекали работы, основная идея которых состояла в сплетении научного прогресса и христианства.

Состояние здоровья Чаадаева ухудшилось, и в 1826 году он решил вернуться в Россию. На границе его арестовали по подозрению в причастности к восстанию декабристов, которое произошло годом ранее. С Петра Яковлевича взяли расписку о том, что он не состоял в тайных обществах. Впрочем, эта информация являлась заведомо ложной.

Еще в 1814 году Чаадаев входил в Петербургскую Ложу Соединенных друзей, достиг сана «мастер». Философ быстро разочаровался в идее тайных обществ, а в 1821 году и вовсе покинул соратников. Тогда же он вступил в Северное общество. Позже он критиковал декабристов, считая, что вооруженное восстание отодвинуло Россию на полвека назад.

Философия и творчество

Вернувшись в Россию, Чаадаев поселился под Москвой. Его соседкой была Екатерина Панова. С ней у философа завязалась переписка - сначала деловая, потом дружеская. Молодые люди обсуждали в основном религию, веру. Ответом Чаадаева на духовные метания Пановой стали «Философические письма», созданные в 1829-1831 годах.

Написанное в эпистолярном жанре произведение вызвало негодование политических и религиозных деятелей. За высказанные в труде мысли признал Чаадаева и Панову сумасшедшими. За философом установили врачебный надзор, а девушку сослали в психиатрическую больницу.

Острую критику «Философические письма» вызвали потому, что в них развенчивался культ православия. Чаадаев писал, что религия русского народа, в отличие от западного христианства, не освобождает людей от рабства, а напротив, порабощает. Эти идеи публицист позже назвал «революционным католицизмом».

Журнал «Телескоп», в котором в 1836 году было опубликовано первое из восьми «Философических писем», был закрыт, редактора сослали на каторгу. До 1837 года Чаадаев ежедневно проходил медицинское освидетельствование, чтобы доказать свое умственное благополучие. Надзор с философа был снят с условием, что он «не смеет ничего писать».

Данное обещание Чаадаев нарушил в том же 1837 году, написав «Апологию сумасшедшего» (не опубликована при жизни). Труд отвечал на обвинения в «негативном патриотизме», рассказывал о причинах отсталости русского народа.

Петр Яковлевич считал, что Россия находится между Востоком и Западом, но по своей сути не относится ни к одной из сторон света. Нация, которая стремится почерпнуть лучшее из двух культур и при этом не стать последователем ни одной из них, обречена на деградацию.

Единственный правитель, о котором Чаадаев говорил с уважением, - , который вернул России былое величие и могущество путем введения в русскую культуру элементов Запада. Чаадаев был западником, но славянофилы относились к нему с уважением. Доказательство тому – слова Алексея Хомякова, яркого представителя славянофильства:

«Просвещенный ум, художественное чувство, благородное сердце – таковы те качества, которые всех к нему привлекали; в такое время, когда, по-видимому, мысль погружалась в тяжкий и невольный сон. Он был особенно дорог тем, что он сам бодрствовал и других побуждал».

Личная жизнь

Недоброжелатели называли Чаадаева «дамским философом»: он постоянно был окружен женщинами, умел влюблять в себя даже преданных мужьям жен. При этом личная жизнь Петра Яковлевича не сложилась.

В жизни Чаадаева было три любви. Екатерина Панова, адресат «Философических писем», сильнее всего пострадала от мужского честолюбия. Даже после освобождения из психиатрической больницы девушка не винила возлюбленного в своем несчастье. Она искала встречи с философом, но умерла без ответного письма, одинокой безногой старухой.

Чаадаев послужил прототипом для Евгения Онегина из одноименного романа Александра Пушина, а в роли выступила Авдотья Норова. Она влюбилась в философа без памяти, и когда у него не осталось денег на оплату прислуги, предложила бесплатно присматривать за ним, но тот уехал в Москву, к семье Левашовых.

Авдотья была девушкой болезненной и слабой, а потому рано умерла – в 36 лет. Чаадаев, долгое время оставлявший письма Норовой без ответа, навестил ее в больнице незадолго до смерти.

Екатерина Левашова, хоть и была замужней женщиной, искренне любила Чаадаева. Супруг и старшие дети не понимали, почему она не берет с философа денег за жилье. Трепетное отношение Екатерины к гостю продолжалось 6 лет, вплоть до ее кончины.

Смерть

«В 5 часов пополудни скончался после непродолжительной болезни один из московских старожил Петр Яковлевич Чаадаев, известный почти во всех кружках нашего столичного общества».

Он умер от воспаления легких, немного не дожив до 63 лет. Мемуарист Михаил Жихарев однажды спросил философа, почему он бегает от женщин, «как черт от ладана», а тот ответил:

«Узнаете после моей смерти».

Чаадаев велел похоронить себя возле любимых женщин - в Донском монастыре у могилы Авдотьи Норовой или в Покровском храме около Екатерины Левашовой. Философ нашел последний покой на Донском кладбище в Москве.

Цитаты

«Тщеславие порождает дурака, надменность – злобу».

«Никто не считает себя вправе что-либо получить, не дав себе труда по крайней мере протянуть за этим руку. Одно есть исключение – счастье. Считают совершенно естественным обладать счастьем, не сделав ничего для того, чтобы приобрести его, то есть чтобы его заслужить».

«Неверующий, на мой взгляд, уподобляется неуклюжему циркачу на канате, который, стоя на одной ноге, неловко ищет равновесие другой».

«Прошлое уже нам не подвластно, но будущее зависит от нас».

Библиография

• 1829-1831 – «Философические письма»
• 1837 – «Апология сумасшедшего»

Дед Петра Чаадаева по материнской линии - князь М.М.Щербатов (+ 1790), известный историк, сподвижник Н.И. Новикова . Мать - княжна Наталья Михайловна Щербатова (+ 1797). Отец - Яков Петрович Чаадаев (+ 1794), советник Нижегородской уголовной палаты.

Преподавателями его были профессора Ф.Г. Баузе (один из первых собирателей древнерусской письменности), К.Ф. Маттеи (исследователь рукописей Священного Писания , житий святых), Т. Булле. Последний выделял Чаадаева как одного из самых одаренных учеников.

Характерным недостатком всей системы просвещения в России того времени было то, что лекции читались только на иностранных языках. Русский язык не изучали вовсе. Позднее Чаадаев говорил о себе: "...Мне легче излагать свои мысли по-французски, чем по-русски ".

С ранних лет Чаадаев поражал окружающих необыкновенным умом, начитанностью, тягой к самообразованию. Он был собирателем книг и обладал богатой библиотекой . Одной из "жемчужин" библиотеки Чаадаева был "Апостол", изданный в году Франциском Скориной - в России было только 2 экземпляра этой книги. Чаадаев не был библиотафом ("книгохоронителем") и охотно делился книгами с профессорами и другими студентами.

В университете у Чаадаева складывается дружба с А.С. Грибоедовым и И.Д. Якушкиным.

Современники отмечали утонченный аристократизм и щегольство в одежде Петра Чаадаева.Близко знавший его, впоследствии ставший биографом, М. Жихарев писал, что «искусство одеваться Чаадаев возвел почти на степень исторического значения ». Чаадаев слыл самым блистательным из молодых людей в Москве , он пользовался также репутацией одного из лучших танцевальщиков. Явное благоговение перед его личностью впечатляло и самого Петра Чаадаева и развивало в нем черты жестокосердного себялюбия. Интеллектуальное развитие и светская образованность не заполнялись сердечным воспитанием. В дальнейшем, это окажется одним из источников своеобразия и подвижности его философских размышлений.

Военная служба

Ходил в штыковую атаку при Кульме.

Заграничное путешествие внесло существенные изменения в духовную жизнь Чаадаева и повлияло на становление его философии истории. Он продолжал пополнять свою библиотеку. Пристальное внимание Петра Яковлевича привлекали труды, в которых предпринимались попытки согласовать социально-научный прогресс с христианством . В году в Карлсбаде Чаадаев познакомился с Шеллингом .

Несмотря на то, что все время занимался лечением, здоровье его только ухудшилось. В июне года Чаадаев выехал на родину.

Возвращение на родину. "Философические письма"

Сумасшедшим «Письмо» признал и московский митрополит Филарет .

С года до самой своей кончины Чаадаев жил в Москве во флигеле на Новой Басманной улице, из-за чего получил прозвище "басманного философа".

Философские идеи

Чаадаев, несомненно, считал себя христианским мыслителем.

Следует подчеркнуть нетрадиционность его христианской философии: в ней не говориться ни о греховности человека, ни о спасении его души, ни о таинствах, ни о чем-либо подобном. Чаадаев сделал умозрительную "вытяжку" из Священного Писания и представлял христианство как универсальную силу, способствующую, с одной стороны, становлению исторического процесса и санкционирующую, с другой стороны, его благое завершение.

Такая сила, по мнению Чаадаева, наиболее выпукло проявилась в католичестве , где развилась и сформулировалась социальная идея христианства , определившая ту сферу, в которой живут европейцы, и в которой одной, под влиянием религии, человеческий род сможет исполнить свое конечное предназначение, т.е. установление земного рая . В католичестве им подчеркнуто двуединство религиозно-социального принципа, "вдвинутость" в историю.

Г.В. Плеханов писал: "Общественный интерес выступает на передний план даже в религиозных размышлениях Чаадаева ".

Толкование Чаадаевым христианства как исторически-прогрессирующего социального развития, и отождествление им дела Христа с окончательным установлением земного царства, послужили ему основой для резкой критики России и ее истории.

"Сначало дикое варварство, затем грубое суеверие, далее иноземное владычество, жестокое и унизительное, дух которого национальная власть впоследствии унаследовала, вот печальная история нашей юности <...> Мы живем лишь в самом ограниченном настоящем без прошедшего и без будущего, среди плоского застоя ".

Фундаментальную причину такого положения России, Чаадаев видел в том, что обособившись от католического запада в период церковной схизмы "мы ошиблись на счет настоящего духа религии ", выбрав православие . Чаадаев считал необходимым России не просто слепо и поверхностно усвоить западные формы, но впитав в кровь и плоть социальную идею католицизма , от начала повторить все этапы европейской истории.

Таковы выводы "Первого Философического письма".

При всех симпатиях к католичеству Чаадаев всю жизнь оставался православным, регулярно исповедовался и причащался, перед смертью принял причастие у православного священника и был похоронен по православному обряду. Литературовед М.О. Гершензон пишет, что Чаадаев совершил странную непоследовательность, не приняв католичества и формально не перейдя, так сказать, «в католическую веру», с соблюдением установленного ритуала.

В других "Философических письмах" Чаадаев, размышляя о параллелизме материального и духовного миров, о путях и средствах познания природы и человека разворачивает философские и научные доказательства своей главной идеи : в человеческом духе нет никакой иной истины, кроме той, которую своей рукой вложил в него Бог, когда извлекал его из небытия. Следовательно неверно объяснять поступки человека исключительно через его собственную природу, как часто делают философы, "и все движение человеческого духа , - подчеркивает автор, - является следствием удивительного сочетания первоначальных понятий, брошенных самим Богом, с воздействием нашего разума... ".

Написанная Чаадаевым в ответ на обвинения в недостатке патриотизма «Апология сумасшедшего» (1837) осталась неопубликованной при жизни мыслителя. В ней, Чаадаев пересмотрел свою точку зрения на Россию, отметив, что "…мы призваны решить большую часть проблем социального порядка… ответить на важнейшие вопросы, какие занимают человечество , "...может быть, преувеличением было опечалиться хотя бы на минуту за судьбу народа, из недр которого вышли могучая натура Петра Великого, всеобъемлющий ум Ломоносова и грациозный гений Пушкина ".

Выходец из семьи автора 7-томной «Истории Российской от древнейших времен» Михаила Щербатова, Петр Яковлевич Чаадаев был рожден для блестящей государственной карьеры. До войны 1812 года он в течение 4 лет посещал лекции в Московском университете, где успел сдружиться с несколькими представителями набиравших силу тайных обществ, будущими участниками декабристского движения — Николаем Тургеневым и Иваном Якушкиным. Чаадаев активно участвовал в боевых действиях против Наполеона, сражался при Бородине, под Тарутино и Малоярославцем (за что был награжден орденом Святой Анны), принимал участие во взятии Парижа. После войны этот «храбрый обстрелянный офицер, испытанный в трех исполинских походах, безукоризненно благородный, честный и любезный в частных отношениях» (так охарактеризовал его современник) познакомился с 17-летним Александром Пушкиным, на взгляды которого оказал существенное влияние.

В 1817 году он поступил на военную службу в Семеновский полк, а уже спустя год вышел в отставку. Причиной такого скоропалительного решения стало жесткое подавление восстания 1-ого батальона лейб-гвардии, участникам которого Чаадаев очень сочувствовал. Внезапное решение подававшего надежды молодого 23-летнего офицера вызвало немалый скандал в высшем обществе: его поступок объясняли то опозданием к императору с докладом о случившемся бунте, то содержанием беседы с царем, которая вызвала у Чаадаева гневную отповедь. Однако, биограф философа М. О. Гершензон, ссылаясь на достоверные письменные источники, приводит такое объяснение от первого лица: «Я счёл более забавным пренебречь этою милостию, нежели добиваться её. Мне было приятно выказать пренебрежение людям, пренебрегающим всеми… Мне ещё приятнее в этом случае видеть злобу высокомерного глупца».

Как бы то ни было Чаадаев уходит со службы в статусе одного из самых известных персонажей эпохи, завидного жениха и главного светского денди. Один из современников философа вспоминал, что «при нём как-то нельзя, неловко было отдаваться ежедневной пошлости. При его появлении всякий как-то невольно нравственно и умственно осматривался, прибирался и охорашивался». Авторитетнейший историк русской культуры Ю. М. Лотман, характеризуя особенности публичного франтовства Чаадаева, замечал: «Область экстравагантности его одежды заключалась в дерзком отсутствии экстравагантности». Причем в отличие от другого знаменитого английского денди — лорда Байрона, русский философ предпочитал во внешнем виде сдержанный минимализм и даже пуризм. Такое нарочитое пренебрежение модными тенденциями очень выгодно выделяло его среди других современников, в частности, славянофилов, ассоциирующих свой костюм с идеологическими установками (показательное ношение бороды, рекомендация носить дамам сарафаны). Однако, общая установка на звание своеобразного «трендсеттера», образца публичного имиджа, роднила образ Чаадаева с его заграничными коллегами-денди.

В 1823 году Чаадаев отправляется на лечение за границу, причем еще до отъезда он составляет дарственную на свое имущество двум братьям, явно намереваясь не возвращаться на родину. Два ближайшие года он проведет то в Лондоне, то в Париже, то в Риме или Милане. Вероятно, именно в ходе этого своего путешествия по Европе Чаадаев знакомится с трудами французских и немецких философов. Как пишет историк русской литературы М. Велижев, «формирование «антирусских» взглядов Чаадаева в середине 1820-х годов проходило в политическом контексте, связанном с трансформацией структуры и содержания Священного союза европейских монархов». Россия по итогам наполеоновских войн несомненно мыслила себя как европейского гегемона — «русский царь глава царей» по Пушкину. Однако, геополитическая обстановка в Европе спустя почти десятилетие после окончания войны скорее вызывала разочарование, да и сам Александр I уже отошел от прежних конституционных идей и, в целом, несколько охладел к возможности духовного единения с прусским и австрийским монархами. Вероятно, совместная молитва императоров-победителей в ходе работы Ахенского конгресса в 1818 году, была окончательно предана забвению.

По возвращении в Россию в 1826 году Чаадаева сразу же арестовывают по обвинению в принадлежности к тайным обществам декабристов. Эти подозрения к усугубляются тем фактом, что еще в 1814 году Чаадаев стал членом масонской ложи в Кракове, а в 1819 году был принят в одну из первых декабристских организаций — «Союз благоденствия». Властным указом спустя три года все тайные организации — и масоны, и декабристы, без разбора их идеологии и целей попали под запрет. История с Чаадаевым закончилась благополучно: подписав бумагу об отсутствии отношения к вольнодумцам, философ был отпущен на свободу. Чаадаев поселяется в Москве, в доме Е. Г. Левашевой на Новой Басманной и начинает работу над своим главным произведением — «Философическими письмами». Эта работа мгновенно вернула Чаадаеву славу главного оппозиционера эпохи, хотя в одном из писем А. И. Тургеневу сам философ сетует: «Что я сделал, что я сказал такого, чтобы меня можно было причислить к оппозиции? Я ничего другого не говорю и не делаю, я только повторяю, что все стремится к одной цели и что эта цель — царство Божие».

Эта работа еще до публикации активно ходила в списках среди самой прогрессивной части общества, однако появление «Философических писем» в журнале «Телескоп» в 1836 году вызвало нешуточный скандал. За публикацию сочинения Чаадаева поплатился и редактор издания, и цензор, а сам автор по распоряжению правительства был объявлен сумасшедшим. Интересно, что вокруг этого первого известного в русской истории случая применения карательной психиатрии сложилось немало легенд и споров: врач, который должен был проводить регулярное официальное освидетельствование «больного», при первом же знакомстве сказал Чаадаеву: «Если б не моя семья, жена да шестеро детей, я бы им показал, кто на самом деле сумасшедший».

В самой главной своей работе Чаадаев существенно переосмыслил идеологию декабристов, которую он, будучи «декабристом без декабря», во многом разделял. После внимательного изучения основных интеллектуальных идей эпохи (помимо французской религиозной философии де Местра, также работы Шеллинга по натурфилософии), возникло убеждение, что будущее процветание России возможно на почве всемирного просвещения, духовного и этического преображения человечества в поисках божественного единения. По сути, именно эта работа Чаадаева стала импульсом к развитию национальной русской философской школы. Его сторонники чуть позже нарекут себя западниками, а противники — славянофилами. Те первые «проклятые вопросы», которые были сформулированы в «Философических письмах», интересовали отечественных мыслителей и в дальнейшем: как воплотить в жизнь глобальную общечеловеческую утопию и непосредственно связанный с этой проблемой поиск собственной национальной идентичности, особого русского пути.

Любопытно, что сам Чаадаев называл себя религиозным философом, хотя дальнейшая рефлексия его наследия сформировалась в уникальную русскую историософию. Чаадаев верил в существование метафизического абсолютного Демиурга, который являет себя в собственном творении посредством игр случая и волею судьбы. Не отрицая христианскую веру в целом, он считает, что основной целью человечества является «водворение царства божьего на Земле», причём именно в работе Чаадаева впервые возникает подобная метафора справедливого социума, общества процветания и равенства.

«Он в Риме был бы Брут»

160 лет назад, в апреле 1856 года, в Москве скончался Петр Яковлевич Чаадаев. Участник Бородинского сражения и бывший гусар, философ, объявленный сумасшедшим, и духовный предтеча славянофилов и западников, он просто не мог не попасть в историю. Он в нее и попал, как только опубликовал первое из своих «Философических писем»…

Петр Яковлевич Чаадаев (1794–1856). Портрет работы Ракова с оригинала Козима 1842–1845 годов. 1864

Осенью 1836 года в Первопрестольной и в столице костяными, деревянными или металлическими ножами разрезались листы 15-й книги «Телескопа», где среди прочего в отделе «Науки и искусства» помещено было первое из «Философических писем к г-же ***» . Помещено без указания фамилии автора, лишь с обозначением места и времени творения: «Некрополис. 1829, декабря 17» да с редакционным примечанием:

«Письма эти писаны одним из наших соотечественников. Ряд их составляет целое, проникнутое одним духом, развивающее одну главную мысль. Возвышенность предмета, глубина и обширность взглядов, строгая последовательность выводов и энергическая искренность выражения дают им особенное право на внимание мыслящих читателей. В подлиннике они писаны на французском языке. Предлагаемый перевод не имеет всех достоинств оригинала относительно наружной отделки. Мы с удовольствием извещаем читателей, что имеем дозволение украсить наш журнал и другими из этого ряда писем».

Автор же с нетерпением ожидал реакции со стороны «мыслящих читателей», полагая, что преобладающим состоянием души соотечественников будут изумление и восторг. Эпистола, на которую он возлагал такие надежды, была готова, как отмечалось в примечании, еще в 1829 году, только вот все не появлялось возможности донести ее до широкой аудитории и тем самым привлечь к ней внимание первого читателя в России – самого государя императора. В расчете на это автор передал рукопись Александру Сергеевичу Пушкину и, не получив ответа, засыпал его в 1831 году жалобными письмами:

«Что же, мой друг, что сталось с моей рукописью? От Вас нет вестей с самого дня Вашего отъезда»… «Дорогой друг, я писал Вам, прося вернуть мою рукопись; я жду ответа»… «Ну что же, мой друг, куда Вы девали мою рукопись? Холера ее забрала, что ли?»

Однако Пушкину в ту пору было не до отставного лейб-гвардии Гусарского полка ротмистра, изнывавшего от безделья в Москве. Он сам уже очинил перо политического журналиста (вспомним сочинение патриотического стихотворения «Клеветникам России») и хлопотал перед главой Третьего отделения Александром Бенкендорфом о разрешении издавать газету, а также о доступе к государственным архивам для написания «Истории Петра I», что превратило бы его в историографа – историка при дворе.

«Очень хорошо быть полковником»

Впрочем, не менее удивительные метаморфозы претерпел и отставной ротмистр – автор писем Петр Чаадаев . Воспламененный юношескими мечтами о блестящем мундире, весной 1812 года он вступил в лейб-гвардии Семеновский полк подпрапорщиком, участвовал в Бородинском сражении и в заграничном походе – за ратные свои подвиги был удостоен ордена Святой Анны III степени и Кульмского креста. Затем последовал перевод в Ахтырский гусарский полк, а в 1816-м – в лейб-гвардии Гусарский полк.

Рядовой и обер-офицер лейб-гвардии Гусарского полка. В рядах этого полка в 1816–1820 годах служил Петр Чаадаев

В 1820 году фортуна отвернулась от гусара: посланный донести императору о волнениях в Семеновском полку, он со своим сообщением опоздал. Государь встретил его холодно, кровь Чаадаева вскипела, и вскоре он подал в отставку, которая была принята. В итоге он ушел на покой без пожалования чина. Именно последнее, по свидетельству его племянника и первого биографа Михаила Ивановича Жихарева, больно задело самолюбие гусара:

«Не помню что-то, жалел ли Чаадаев об мундире, но об чине имел довольно смешную слабость горевать до конца жизни, утверждая, что очень хорошо быть полковником, потому, дескать, что «полковник – чин очень звонкий»».

Итак, Пьер – всего лишь отставной ротмистр, а в салонах – пересуды и слухи о том, что он опоздал с донесением из-за увлечения на остановках… зеркалом. И действительно, Чаадаев имел слабость к щипчикам, пилочкам, пудре, туалетной воде и прочему, благодаря чему можно произвести впечатление на окружающих.

Разделив имущество с братом и решив больше не возвращаться в Россию, 6 июля 1823 года Петр Чаадаев уехал в Европу. Он посетил Англию, Францию, Швейцарию, Италию и Германию и, нигде не найдя себе места, равно как и не избавившись от постигших его телесных страданий, в июне 1826 года – в скверном расположении духа – вернулся на родину.

И тут в его бочонок желчи подлили еще и ложечку дегтя: в пограничном городке Брест-Литовске с него был «снят подробный допрос», целью которого являлось установление степени близости с осужденными декабристами, а также взята подписка о неучастии его в любых тайных обществах. Выяснилось, кстати, что он не только духовно окормлялся в масонской ложе Кракова, куда вступил в 1814 году и где получил первые две степени, но «которой название запамятовал», но и, «принадлежа с 1815 года к российскому Востоку, получил следующие шесть степеней».

Н.И. Надеждин – профессор Московского университета, редактор и издатель журнала «Телескоп», в котором было опубликовано первое из «Философических писем» Чаадаева

В дальнейшем жил Чаадаев уединенно, то в Москве, то за городом, изредка нанося визиты знакомым. Анастасия Васильевна Якушкина сообщала ссыльному мужу-декабристу в письме от 24 октября 1827 года, что Пьер Чаадаев провел у них целый вечер.

Она нашла его «весьма странным»: он, подобно всем тем, кто «только недавно ударился в набожность», «чрезвычайно экзальтирован и весь пропитан духом святости», утверждает, что «слово «счастье» должно быть вычеркнуто из лексикона людей, которые думают и размышляют», обещает принести главу из Монтеня, «единственного, кого можно читать с интересом», и при этом «ежеминутно закрывает себе лицо, выпрямляется, не слышит того, что ему говорят, а потом, как бы по вдохновению, начинает говорить»…

Степан Петрович Жихарев , литератор и театрал, известный теперь главным образом мемуарами «Записки современника», в письме к А.И. Тургеневу от 6 июля 1829 года поведал, что Чаадаев «сидит один взаперти, читая и толкуя по-своему Библию и отцов церкви». А другой наблюдатель, уже упомянутый нами Михаил Иванович Жихарев отмечал, что Чаадаев был несносен для всех врачей, которым он надоел, и только профессор А.А. Альфонский сообразил предписать ему соответствующее лечение – развлечение, а в ответ на жалобы «пациента»:

«Куда же я поеду, с кем мне видеться, как, где быть?» – пообещал свезти его в Английский клуб… Лишь побывавши в клубе и увидев, что общество его не отвергло, а, напротив, удостаивает вниманием, Чаадаев «стал скоро и заметно поправляться, хотя к совершенному здоровью никогда не возвращался».

«Писал к царю русскому не по-русски…»

Воспрянув духом, Чаадаев вскоре взялся за продвижение своих философических эпистол, надеясь с их помощью еще больше привлечь к себе внимание публики. Весной 1831 года он передал рукопись двух писем Пушкину, который попытался напечатать их по-французски у книгоиздателя Ф.М. Беллизара в Петербурге, но безуспешно. Поэтому весной следующего года Чаадаев попробовал опубликовать хотя бы отрывки из них уже в Москве, однако духовная цензура публикацию не пропустила.

Тем временем – в 1833 году – через Бенкендорфа император высказал пожелание, чтобы Чаадаев на благо Отечества послужил в Министерстве финансов. В пояснении от 15 июля, адресованном Бенкендорфу, отставной ротмистр извинялся за то, что писал «к царю русскому не по-русски и сам тому стыдился», ибо не мог вполне выразить мыслей на русском языке, на котором прежде не писал, а в самом послании к императору предложил свои услуги по другому ведомству – народного просвещения, поскольку «много размышлял над положением образования в России».

Пушкин и его друзья слушают декламацию Мицкевича в салоне княгини Зинаиды Волконской. Худ. Г.Г. Мясоедов. В левой части картины, у колонны – Петр Чаадаев

Однако начальник Третьего отделения составил резолюцию:

«Отослать ему назад, что я для его пользы не смел подать письмо его государю, он бы удивился диссертации о недостатках нашего образования там, где искал бы только изъявления благодарности и скромную готовность самому образоваться по делам, ему, Чаадаеву, вовсе неизвестным, ибо одна служба, и долговременная, может дать право и способ судить о делах государственных, а не то он дает мнение о себе, что он по примеру легкомысленных французов судит о том, чего не знает».

Таким образом, Бенкендорф выразил общее мнение управленцев того времени: легко давать советы правительству, не состоя при этом на государственной службе, и если император начнет внимать каждому умнику, набравшемуся мудрости не на основе долголетней практики и упражнения, а начитавшись книг, то очень скоро дела в империи примут превратный характер.

ТАРАСОВ Б.Н. Чаадаев. М., 1990 (серия «ЖЗЛ»)
УЛЬЯНОВ Н.И. «Басманный философ» (мысли о Чаадаеве) // Вопросы философии. 1990. № 8. С. 74–89

Проделки Надеждина

Оставшись без службы, бездеятельный, но уверенный в спасительной силе разумного слова, Чаадаев продолжал хлопотать о публикации своих эпистол. Благодаря Александру Ивановичу Тургеневу примерно в 1835 году содержание первого из «Философических писем» стало известным в Париже, однако и там дело не дошло до печати. В начале 1836 года шестое и седьмое письма были переданы Чаадаевым в «Московский наблюдатель» В.П. Андросову, воздержавшемуся от их публикации.

Но тут судьба послала «басманному философу» редактора журнала «Телескоп», профессора Московского университета Николая Ивановича Надеждина , незадолго до того вернувшегося из заграничного путешествия. Надеждин получил образование в духовной школе – в семинарии и духовной академии, и уже там он не раз демонстрировал игривость воображения и хитрость ума, так распространенную в бурсацкой среде.

В этот раз жертвой его лукавства стал ректор университета А.В. Болдырев, он же цензор, который 29 сентября вполуха (пил вино и играл в карты) прослушал чтение Надеждиным вслух корректурных листов. Причем редактор «Телескопа» пропускал при декламации отдельные места, благодаря чему и получил разрешение печатать 15-й номер.

И уже вскоре читатели разрезали листы журнала и из «Философического письма» анонима узнавали всякие неслыханные дотоле вещи. Что «то, что у других народов является просто привычкой, инстинктом», нам «приходится вбивать в свои головы ударом молота».

Что «мы так удивительно шествуем во времени, что по мере движения вперед пережитое пропадает для нас безвозвратно».

Что «у нас совсем нет внутреннего развития, естественного прогресса; прежние идеи выметаются новыми, потому что последние не происходят из первых, а появляются у нас неизвестно откуда».

Что «мы воспринимаем только совершенно готовые идеи» и что «мы растем, но не созреваем, мы продвигаемся вперед по кривой, т. е. по линии, не приводящей к цели».

Что «мы подобны тем детям, которых не заставили самих рассуждать, так что, когда они вырастают, своего в них нет ничего; все их знание поверхностно, вся их душа вне их».

Что «в лучших головах наших есть нечто еще худшее, чем легковесность», а «лучшие идеи, лишенные связи и последовательности, как бесплодные заблуждения, парализуются в нашем мозгу».

Наконец, что, «одинокие в мире, мы миру ничего не дали, ничего у мира не взяли, мы не внесли в массу человеческих идей ни одной мысли, мы ни в чем не содействовали движению вперед человеческого разума, а все, что досталось нам от этого движения, мы исказили».

«Пасквиль на русскую нацию»

По свидетельству Михаила Ивановича Жихарева , «около месяца среди целой Москвы почти не было дома, в котором не говорили бы про «чаадаевскую статью» и про «чаадаевскую историю»».

«Даже люди, никогда не занимавшиеся никаким литературным делом, – отмечал биограф Чаадаева, – круглые неучи; барыни, по степени интеллектуального развития мало чем разнившиеся от своих кухарок и прихвостниц; подьячие и чиновники, увязшие и потонувшие в казнокрадстве и взяточничестве; тупоумные, невежественные, полупомешанные святоши, изуверы или ханжи, поседевшие и одичалые в пьянстве, распутстве или суеверии; молодые отчизнолюбцы и старые патриоты – все соединилось в одном общем вопле проклятия и презрения к человеку, дерзнувшему оскорбить Россию».

Как писал в своем дневнике профессор Санкт-Петербургского университета А.В. Никитенко, было подозрение, что статью напечатали «с намерением», а именно для того, «чтобы журнал был запрещен и чтобы это подняло шум», и что все это – «дело тайной партии»… В итоге Болдырев был отставлен от службы, Надеждин отправлен в ссылку, а Чаадаева заключили под домашний арест, объявив «сумасшедшим» и приставив к нему для еженедельного освидетельствования врача.

23 ноября 1836 года Денис Давыдов ответил Пушкину на письмо, полученное им с оказией:

«Ты спрашиваешь о Чедаеве? Как очевидец я ничего не могу сказать тебе о нем; я прежде к нему не езжал и теперь не езжу. <…> Мне Строганов рассказал весь разговор его с ним; весь – с доски до доски! Как он, видя беду неминуемую, признался ему, что писал этот пасквиль на русскую нацию немедленно по возвращении из чужих краев, во время сумасшествия, в припадках которого он посягал на собственную свою жизнь; как он старался свалить всю беду на журналиста и на цензора… Но это просто гадко, а что смешно, это скорбь его о том, что скажут о признании его умалишенным знаменитые друзья его, ученые Balanche, Lamené, Guisot и какие-то немецкие Шустера-Метафизики!»

Также свое видение роли и значения Чаадаева Денис Давыдов выразил в «Современной песне», где «басманный философ» был представлен на гусарский манер, как «Старых барынь духовник, // Маленький аббатик, // Что в гостиных бить привык // В маленький набатик ».

«Апология сумасшедшего»

А Чаадаев вскоре взялся за написание «Апологии сумасшедшего», где все недостатки России попытался представить ее достоинствами. Теперь он полагал, что «мы пришли после других для того, чтобы делать лучше их, чтобы не впадать в их ошибки, в их заблуждения и суеверия». Всякий, кто склонен утверждать, что «мы обречены кое-как повторять весь длинный ряд безумств, совершенных народами, которые находились в менее благоприятном положении, чем мы, и снова пройти через все бедствия, пережитые ими», обнаружит, в глазах Чаадаева, «глубокое непонимание роли, выпавшей нам на долю».

Чаадаев считает положение россиян «счастливым» – если только они сумеют правильно оценить ситуацию. Отныне он находит, что у России есть большое преимущество – «иметь возможность созерцать и судить мир со всей высоты мысли, свободной от необузданных страстей и жалких корыстей, которые в других местах мутят взор человека и извращают его суждения».

«Больше того, – продолжает Чаадаев, – у меня есть глубокое убеждение, что мы призваны решить большую часть проблем социального порядка, завершить большую часть идей, возникших в старых обществах, ответить на важнейшие вопросы, какие занимают человечество. Я часто говорил и охотно повторяю: мы, так сказать, самой природой вещей предназначены быть настоящим совестным судом по многим тяжбам, которые ведутся перед великими трибуналами человеческого духа и человеческого общества».

Но «Апология» осталась недописанной, оборванной на полуслове. Вскоре «басманный философ» снова зажил в свое удовольствие, тешась мыслью, что никто лучше его не понимает способов решения проблем, а вот если соотечественники прислушаются к его мнению, то будут спасены и жизнь проживут счастливо, а не они, так уж их потомки точно. И потому снова салоны, беседы, поездки в Английский клуб, где Чаадаев сиживал обыкновенно на диване в маленькой каминной комнате; когда же его излюбленное место бывало занято кем-то другим, он выказывал явное неудовольствие, а в годы Крымской войны называл таковых лиц – в духе времени – «башибузуками».

Игра воображения

Умер он в 1856 году; чуть ранее ушел из жизни и обидевший его император. Позже Чаадаева поднимут на щит, представят как жертву царского режима, опубликуют все его «Философические письма». Правда, подавляющее число людей будут читать исключительно первую эпистолу, откладывая прочие на потом. Но тот, кто прочитал бы их все, мог бы задаться вопросом: а что, если бы тогда поменялась последовательность публикации?

Например, в «Телескопе» появилось бы сначала то письмо (третье), где Чаадаев размышляет над соотношением веры и разума, приходя к выводу, что, с одной стороны, вера без разума – это «мечтательная прихоть воображения», но разум без веры также существовать не может, ибо «нет иного разума, кроме разума подчиненного», и подчинение это состоит в служении благу и прогрессу, который заключается в осуществлении «нравственного закона».

Или если бы опубликовано было прежде его размышление о двух силах природы – тяготении и «вержении» (четвертое письмо) или следующее письмо, где он противопоставляет сознание и материю, полагая, что они имеют не только индивидуальные, но и мировые формы и что «мировое сознание» есть не что иное, как мир идей, которые живут в памяти человечества.

Кабинет Чаадаева в его квартире на Новой Басманной. Фото-тинто-гравюра с картины К.П. Бодри

Как в таком случае реагировали бы читатели? Часть из них, наверное, зевнули бы, знакомые похвалили бы из вежливости, мало понимая смысл написанного («слишком много метафизики»). И прежде чем дать разрешение, цензор Болдырев, может быть, поинтересовался бы у Надеждина: что это за ученый такой, Чаадаев, что, не имея степени, рассуждает о столь заумных материях?

И, окажись на этот раз в его распоряжении то письмо, где содержались чаадаевские размышления о ходе и смысле нашей истории, попросил бы он сначала выслушать мнение профессора философии… И тогда выяснилось бы, что ни под одним суждением Чаадаева нет указания на подтверждающие источники и что его философическое письмо – лишь игра воображения, фантазии на тему России, которую он представляет то глупой бабой, то идиотом-мужиком, за которых стыдно перед коллективной «княгиней Марьей Алексевной», проживающей в Англии, Германии и Франции.

Не только официальные лица, но и мыслящие современники отнеслись к опубликованной эпистоле Чаадаева как к своеобразному «пасквилю». Написана хорошо, в лучших традициях эссеистики, где все сплошь метафоры и афоризмы, однако самомнение автора таково, словно за каждым его суждением – прежде написанный им научный фолиант. Но на самом деле вместо занятий наукой – чтение, подчеркивание и выписывание наиболее удачных мест, где выражены мысли, соответствующие его мечтаниям. Вместо служения в Храме науки – сидение в тенденциозно подобранной домашней библиотеке.

Вид Новой Басманной улицы в Москве. Здесь во флигеле дома Е.Г. Левашевой с 1833 по 1856 год жил П.Я. Чаадаев. Здесь же он и умер

Камердинер Иван Яковлевич

Мысли Чаадаева оказались многим созвучны, и кто только не использовал затем первое из его «Философических писем»: и либеральная общественность начала XX века, и идеологи советской поры. Все они представляли обитателя флигеля на Басманной жертвой режима, а он являлся всего лишь введенным в заблуждение игрой собственного воображения, которое помогает рассудку, но не в состоянии заменить его. В итоге удивил всех цветистым рассуждательством. Оказавшийся неспособным служить государству по военной части, не пожелав затем ступить на поприще службы гражданской, он предпочел вести жизнь частного человека, поучающего соотечественников относительно прошлого, настоящего и будущего.

Чаадаев изумлял современников еще и тем, что повсюду возил с собою камердинера Ивана Яковлевича, который был будто создан «по образцу и подобию» своего барина – одетый всегда изящно, как и сам Петр Яковлевич, практически его двойник. Но сходство это было лишь внешним, «двойник» не способен был сесть за стол и составить философическое письмо… И вот таких «Иванов Яковлевичей», являющихся подобиями барина, у нас полно было во все времена. Их много в философии (этот уподобился Деррида, тот Хайдеггеру, а иной почти что Витгенштейн), то же изобилие симулякров в искусстве и в политике. Однако, глядя на наряды «Иванов Яковлевичей», не следует забывать, что это только камердинеры, а не господа.

ФИЛОСОФИЧЕСКОЕ ПИСЬМО ЧААДАЕВА – ИГРА ВООБРАЖЕНИЯ, ФАНТАЗИИ НА ТЕМУ РОССИИ , которую он представляет то глупой бабой, то идиотом-мужиком, за которых стыдно перед коллективной «княгиней Марьей Алексевной», проживающей в Англии, Германии и Франции

Чаадаев оказался – желая быть властителем умов – всего-навсего автором памфлета, охотно растаскиваемого на цитаты. Но эпистолами жизнь не исправишь, системы не создашь, а останешься лишь образцом блестящего выражения частного мнения, которое ты сам же и не в состоянии воплотить в жизнь. И потому-то его письмо так любят цитировать те, кто не способен к совместной работе, «благородные» мечтатели со стопками книг…

Один из персонажей комедии Дениса Фонвизина «Бригадир» (1769) заявил, что только телом он родился в России, но дух его принадлежит «короне французской». И сегодня Чаадаева охотно перечитывают те, кто вынужден «маяться» в России, не находя здесь себе «достойного» своему самомнению места, не способные ни к службе, ни к науке, но преисполненные фантазий о наилучшем устройстве мира. При этом выясняется также, что никто из них особо не нужен французской, немецкой, британской или американской «короне».

В итоге на голове их словно терновый венец, физиономии на аватарках подобны лицам Мальвины и Пьеро – вечно отрешенные, печальные; и лишь во сне не стыдящиеся нашего прошлого и настоящего, они составляют Некрополис – «город мертвых». Только, в отличие от Петра Яковлевича, они не способны создать философическое письмо, ежедневно забивая социальные медиа своими «байками из склепа», до которых так охоча коллективная «княгиня Марья Алексевна», проживающая за пределами России.

Василий Ванчугов, доктор философских наук

Чаадаев Петр Яковлевич (27.05 (7.06).1794, Москва, — 14(26).04.1856, там же) - русский мыслитель, философ и публицист, родился в дворянской семье(мать — дочь историка князя М. М. Щербатова).

Дедом Чаадаева по линии матери был известный историк и публицист князь М.М.Щербатов. После ранней смерти родителей Чаадаева воспитывали тетя и дядя. В 1808 поступил в Московский университет, где сблизился с писателем А.С.Грибоедовым, будущими декабристами И.Д.Якушкиным и Н.И.Тургеневым и др. видными деятелями своего времени. В 1811 оставил университет и вступил в гвардию. Участвовал в Отечественной войне 1812, в заграничном походе русской армии. В 1814 в Кракове был принят в масонскую ложу.

Без слепой веры в отвлеченное совершенство невозможно шагу ступить по пути к совершенству, осуществляемому на деле. Только поверив в недостижимое благо, мы можем приблизиться к благу достижимому.

Чаадаев Пётр Яковлевич

Вернувшись в Россию, Чаадаев продолжил военную службу в качестве корнета лейб-гвардии гусарского полка. Его биограф М.Жихарев писал: «Храбрый обстрелянный офицер, испытанный в трех исполинских походах, безукоризненно благородный, честный и любезный в частных отношениях, он не имел причины не пользоваться глубокими, безусловными уважением и привязанностью товарищей и начальства». В 1816 в Царском Селе Чаадаев познакомился с лицеистом А.С.Пушкиным и вскоре стал любимым другом и учителем молодого поэта, которого называл «грациозным гением» и «нашим Дантом». Чаадаеву посвящены три стихотворных послания Пушкина, его черты воплотились в образе Онегина. Личность Чаадаева Пушкин охарактеризовал знаменитыми стихами К портрету Чаадаева: «Он вышней волею небес / Рожден в оковах службы царской; / Он в Риме был бы Брут, в Афинах Периклес, / А здесь он - офицер гусарской». Постоянное общение Пушкина и Чаадаева было прервано в 1820 в связи с южной ссылкой Пушкина.

Однако переписка и встречи продолжались всю жизнь. 19 октября 1836 Пушкин написал Чаадаеву знаменитое письмо, в котором спорил со взглядами на предназначение России, высказанными Чаадаевым в Философическом письме.

В 1821 Чаадаев неожиданно для всех отказался от блестящей военной и придворной карьеры, вышел в отставку и вступил в тайное общество декабристов. Не найдя в этой деятельности удовлетворения своим духовным потребностям, в 1823 отправился в поездку по Европе. В Германии Чаадаев познакомился с философом Ф.Шеллингом, с представителями различных религиозных течений, в числе которых были приверженцы католического социализма. В это время он переживал духовный кризис, который пытался разрешить, усваивая идеи западных теологов, философов, ученых и писателей, а также знакомясь с социальным и культурным укладом Англии, Франции, Германии, Швейцарии, Италии.

В 1826 Чаадаев вернулся в Россию и, поселившись в Москве, несколько лет жил отшельником, осмысляя увиденное и пережитое за годы странствий. Начал вести активную общественную жизнь, появляясь в светских салонах и высказываясь по актуальным вопросам истории и современности. Отмечаемые современниками просвещенный ум, художественное чувство и благородное сердце Чаадаева снискали ему непререкаемый авторитет. П.Вяземский называл его «преподавателем с подвижной кафедры».

Одним из способов распространения своих идей Чаадаев сделал частные письма: некоторые из них ходили по рукам, читались и обсуждались как публицистические произведения. В 1836 он опубликовал в журнале «Телескоп» свое первое Философическое письмо, работу над которым (оригинал был написан по-французски в виде ответа Е.Пановой) начал еще в 1828. Это была единственная прижизненная публикация Чаадаева.

Всего им было написано восемь Философических писем (последнее в 1831). Чаадаев изложил в них свои историософские взгляды. Особенностью исторической судьбы России он считал «тусклое и мрачное существование, лишенное силы и энергии, которое ничто не оживляло, кроме злодеяний, ничто не смягчало, кроме рабства. Ни пленительных воспоминаний, ни грациозных образов в памяти народа, ни мощных поучений в его предании... Мы живем одним настоящим, в самых тесных его пределах, без прошедшего и будущего, среди мертвого застоя».