Патриарх авторской песни Юлий Ким родился в Москве. Дата его рождения - 23 декабря 1936 года. Отец его - кореец по национальности, работал переводчиком в издательстве «Иностранный рабочий». Мать работала учительницей русского языка и литературы. Они оба попали в жернова сталинского режима.

Отца арестовали, когда Юлию было около двух лет. Его расстреляли, а мать 8 лет отсидела в лагерях. Юлий и его сестра могли оказаться в детдоме, но дедушка и бабушка забрали их к себе, в Нарофоминск.

Когда в 1945 году мать вернулась из заключения, детям пришлось заново к ней привыкать. Семья уехала сначала в Малоярославец, а затем в Туркменскую ССР и до 1954 года жила в городке Дашогуз.

С 1954 года Юлий снова живёт в Москве, учится в Московском государственном педагогическом институте. Он уже несколько лет пишет стихи, сочиняет к ним музыку и сам исполняет под гитару. Он участвует в студенческих вечеринках, туристических походах, пишет весёлые, шуточные песни. Здесь состоялось его знакомство с Юрием Визбором и Адой Якушевой.

Окончив институт в 1959 году, по распределению отправляется на Камчатку. 5 лет он работает здесь учителем истории и литературы и на всю жизнь влюбляется в этот край

В школе в полной мере пригодились творческие способности Юлия. Вместе со своими учениками он активно участвует в художественной самодеятельности школы. Часто молодой учитель выступает в роли автора, сценариста, режиссёра и исполнителя в школьных спектаклях.

Вернувшись в Москву, Ким несколько лет преподаёт историю и обществоведение в физико-математическом интернате. Применяя свой педагогический и песенный опыт, полученный на Камчатке, он окунается в творческую жизнь учебного заведения.

С 1965 года Юлий Ким участвует в диссидентском движении, читает и распространяет самиздат. Его подпись появляется в коллективных письмах протеста против гонений, обращениях о защите прав человека в СССР.

Школьное начальство начинает выражать недовольство диссидентской деятельностью преподавателя, и в 1968 году Юлий Ким уходит из интерната.

Отныне всё своё время он отдаёт литературной деятельности, пишет пьесы, сценарии, стихи и песни для различных театральных спектаклей и кинематографа. Большая часть песен написаны им на собственные стихи и музыку, но он много работает и с известными композиторами, такими как Г.Гладков, В.Дашкевич, А.Рыбников.

Из-за участия Юлия Кима в диссидентском движении, в те годы существует негласный запрет на творчество писателя по фамилии «Ким». Писатель до 1985 года пользовался псевдонимом «Ю. Михайлов».

С 1987 года Юлий Ким состоит в Союзе кинематографистов СССР, с 1991 года - в Союзе писателей. Лауреат многочисленных премий, он написал около 500 песен к спектаклям и кинофильмам, множество пьес и два киносценария. По этим киносценариям сняты фильмы для детей.

Юлий Ким перевёл на русский язык текст мюзикла Нотр-Дам де Пари. В 1985 году он исполнил главную роль в своей пьесе «Ной и его сыновья».

Вышли в печать 13 книг Юлия Кима, множество виниловых грампластинок, лазерных дисков, аудиокассет с его песнями. Ким выступает с концертами во многих странах, на радио и в средствах массовой информации.

С 1998 года Ким живёт в Иерусалиме, являясь одновременно гражданином России. Писатель часто приезжает и подолгу живёт и в Москве, потому что Россия, безусловно, была и остаётся его Родиной.

Вариант 2

Юлий родился 23 декабря 1936 года. Свою фамилию он получил от папы, который по национальности являлся корейцем и работал переводчиком с корейского на русский. Мама Юлия была русской и работала учителем русского языка в русской школе.

Однако детство Юлия не задалось. Когда мальчику почти исполнилось 2 года, его папу расстреляли, признав его японским шпионом. Его маму признали изменницей родины, после чего её отправили в ссылку на 8 лет. Маленького Юлия вместе с Алиной, которой было 4 года, отправили в детский дом. Ситуацию спас их дедушка из Наро-Фоминска. Он приехал в детский дом, забрал детей и увез их к себе домой. После чего дети были под заботой у дедушки и бабушки.

Спустя несколько лет, в 1945 году Юлий наконец-то встретил свою маму. Она перебралась с детьми под Калугу. Из-за тяжёлых условий жизни семья была вынуждена покинуть свое место проживания в Малоярославце и перебралась в Ташауз, небольшой город, который находился в Туркмении.

После 9 лет жизни в Туркмении, Юлий решил вернуться в Москву и начать своё обучение там. Он с легкостью смог поступить в один из пединститутов Москвы и начал изучать историю наряду с филологией. В студенческие годы он начал проявлять свои навыки в сфере искусства. Он писал песни и исполнял различные композиции, попутно играя на гитаре. После обучения Юлий пошёл на работу в школу-интернат близ университета.

В 1960-ых годах Юлий начал активно развивать свою деятельность. Он часто подписывался под письмами, которые попадали к властям и Юлий требовал соблюдать все возможные права человека и прекратить издевки над людьми, которые мыслили иначе. Однако в 1968 году властям надоела деятельность Юлия Кима и его попросили подать заявление на уход, и он это сделал.

После ухода Юлий стал свободным художником, пробовал себя в написаниях стихов. Его приглашали на различные художественные мероприятия, где он активно принимал участия, читал публике свои стихи и демонстрировал ораторские навыки. В 1974 году Юлий Ким заслуженно был принят в свои ряды Московскими драматургами.

И по сей день Юлий Ким посещает художественные выставки, играет на гитаре и читает стихи.

Биография по датам и интересные факты. Самое главное.

Другие биографии:

• Василий Белов

  Василий Иванович Белов - писатель, сценарист, публицист и прозаик. Появился на свет 23 октября в 1932 году в селе Тимониха Волгоградской области в Российской империи.

• Гаршин Всеволод Михайлович

  ворчество прозаика имело в большей своей степени особую социальную направленность, а именно затрагивало проблемы, существующие в жизни интеллигенции. Чаще всего Гаршин писал в жанре рассказа или же новеллы.

• Катаев Валентин Петрович

  Маленький Валентин родился в Одессе, в 1897 году. Не сказать, что его семья была бедная, но и очень богатой семью не назовёшь. Отец Валентина работал в духовном училище.

• Расул Гамзатов

  Поэт Р. Гамзатов появился на свет 8 сентября 1923 года в дагестанском селении Цада. После школы учился в педагогическом училище, затем пошел работать учителем.

• Островский Александр Николаевич

  Островский Александр Николаевич появился на свет 31 марта 1823 года. В большом городе - Москва. В купеческой семье. В возрасте 8 лет умирает его мать. Мечтой его отца было видеть сына юристом, однако он начал проявлять интерес к литературе.

Владимир Бабурин: Сегодня у нас в гостях Юлий Ким. Можно сказать – поэт, драматург, бард и даже немножко артист Юлий Ким. А можно сказать – просто Юлий Ким – и все будет понятно.

Вопросы будут задавать интернет-журналист Михаил Дубровский и мой коллега Владимир Губайловский.

Как всегда, в начале коротко биография нашего гостя. Юлий Ким родился 23 декабря 1936 года в Москве. Таким образом, Радио Свобода начинает отмечать юбилей Юлия Черсановича. Мы его поздравляем! Спасибо, что пришли, чтобы отметить этот день и на Радио Свобода тоже.

Юлий Ким

Юлий Ким: Спасибо за приглашение.

Владимир Бабурин: Далее, после ареста родителей Москву покинул на 16 лет, которые провел в Калужской области и в Туркмении. Но в 1954 году опять москвич. Закончил историко-филологический факультет Московского государственного педагогического института. После окончания 5 лет работал учителем, сначала на Камчатке, затем в Москве – учителем истории и обществоведения в физико-математической школе-интернате. В 1968 году оставил педагогическую деятельность и профессионально начал заниматься сочинением пьес и песен для театра и кино и совсем других песен, которые даже друзей порой просил на магнитофон не записывать. Тем не менее, и эти песни, и сам факт занятия Юлием Кимом правозащитной деятельностью стали известны «искусствоведам» с Лубянской площади, вследствие чего появился новый персонаж «Ю.Михайлов». Лично я долгое время был уверен, что мюзикл – это такой специальный вид искусства, кино, текст песен к которому написал этот самый Ю.Михайлов, а музыку сочинили композиторы Геннадий Гладков, Владимир Дашкевич и Алексей Рыбников. И даже посмотрев уже самые настоящие мюзиклы на Бродвее, я до сих пор пребываю в уверенности, что сильно тогда не ошибался. Юлий Ким – автор полутора десятков книг, песен, стихов, пьес, очерков и мемуаров. Киносценарист фильмов «После дождичка в четверг…» и «Раз, два, горе не беда», к которым Ким написал также и тексты песен. Помимо того, он автор песен, романсов, вокальных номеров или же их текстов к порядка 40 кино- и телефильмам. Автор свыше 20 пьес, мюзиклов, либретто, постановок и композиций, они идут в театрах Москвы, Санкт-Петербурга, Орла, Тамбова, Вильнюса, Омска, Красноярска, Норильска… в общем, если буду перечислять все, то не хватит передачи. Сыграл маленькие и большие роли на сцене и на экране. Лауреат Государственной премии имени Окуджавы, что, вопреки опасениям некоторых его друзей, никак Юлия Кима не изменило.

Все правильно, Юлий Черсанович?

Юлий Ким: Поправка, пожалуй, одна. Работал учителем без малого 9 лет. И псевдоним возник как раз тогда, когда меня лишили возможности преподавать в школе, в 1969 году. Вот, пожалуй, и все.

Владимир Бабурин: Первый вопрос у меня тогда такой. Любопытная такая неделька получилась – даты, дни рождения. 19-ое число – 100-летие Брежнева. 21-ое число – дата не круглая, кому от этого легче, день рождения Сталина. Венчает неделю 70-летие Юлия Кима. По поводу юбилея первого было много всего в газетах, на телевидении. И звонил мне один мой приятель в совершеннейшем ужасе и говорит, что он только что посмотрел фильм про Брежнева. Я говорю: «Ну и что такого? По всем каналам показывают фильмы про Брежнева». Он говорит: «Ты понимаешь, этот фильм был старый, 1976 года!» – «Ну и что?» - «А я думал, что он самый что ни на есть современный, настолько стилистика и тон 1976 года совпали со стилистикой и тоном года 2006. Что вы об этом думаете? Может быть, сами видели.

Юлий Ким: Я такую тенденцию заметил повсеместно – сглаживание того, что было в прошлом, и попытка выстроить непрерывную, преемственную державную линию. Вот возникла великая российская держава, еще тогда, при царях, потом она продолжилась при Ленине, Сталине. И при царях были недостатки, и при Ленине, Сталине были недостатки. И вот теперь она должна еще продолжиться и достигнуть какого-то забытого или оставленного в прошлом уровня ее величия, держаться этого уровня и так далее. Это абсолютно естественная для государства, не имеющего оппозиции и альтернативы, линия, и вот она усиленно, мне кажется, проводится. В наше неопределенное идеологически время это наиболее определенная идеологема, если можно так выразиться. Есть такая тенденция.

Даже сейчас открыл я газету «Время», мною чрезвычайно уважаемую, и увидел с растопыренными глазами освещение событий 50-летней давности, а именно – англо-франко-израильской агрессии так называемой против Египта совершенно в духе 50-летней давности пропаганды и агитации. Несчастный Гамаль Абдель Насер подвергся империалистическому нападению, империалистической агрессии и кругом оказывается прав, хотя подписано это знатоком истории, каким-то кандидатом, уж не помню, или доктором исторических наук.

Есть такая тенденция, она ужасно неприятная, и конечно, над ней царит большая ошибка нашего президента, а именно – гимн Советского Союза со стихами автора бывшего гимна, который и подтверждает эту тенденцию великодержавности, совершенно противоречащую тому пути, на который вступила Россия.

Владимир Бабурин: Я эту тему, вероятно, продолжу, даже если коллеги заходят ее сменить. Михаил Дубровский, пожалуйста.

Михаил Дубровский: Кстати, о гимне, Юлий Черсанович, а вы бы какие слова предложили? Я всегда считал, что «Прощание Славянки» - идеальный вариант.

Юлий Ким: Вы имеете в виду слова или музыку? В первую очередь меня, конечно, возмущает музыка. Музыка Александрова отошла вместе с великой эпохой Советского Союза, как мне казалось, в вечность и стала историческим памятником, не более того. Но вот ее воскресили, и это, конечно, признак той самой тенденции великодержавности, о которой я говорил. И автор прежний тоже. А была до этого замечательная «Патриотическая песня» Глинки, и я даже прикидывал какой-то текст, чтобы наши спортсмены на международных соревнованиях, положивши ручку на грудь в области сердца, могли что-то спеть. Прекрасная музыка! Прекрасная музыка, которая нуждалась в прекрасном тексте. И вдруг возникло это. Причем уже тогда, когда это при Ельцине было признано музыкой гимна Российской Федерации, все вставали, в том числе и Владимир Владимирович Путин вставал под эти звуки, и, по-моему, не испытывал ни малейшего комплекса. Прекрасная музыка была, зачем от нее отказались? Главное, новый гимн знаменовал бы важнейшую веху в истории России – веху неповторимую, ее поворот, в который Россия вступила. Но вот они вернули старый.

Владимир Губайловский: У Булата Окуджавы есть такая песня, которая начинается строчкой: «Ну, чем тебе потрафить, мой кузнечик?»

Владимир Бабурин: И посвящается она Юлию Киму.

Юлий Ким: Да. У него есть два посвящения мне. Как, впрочем, и у меня есть несколько – ему.

Владимир Губайловский: И там есть такие строчки: «Авось твой труд упорный потомки не оценят свысока». Ну, потомки, они, так или иначе, оценят, а вот как вы оцениваете потомков, совершенно конкретно – тех людей, которые сегодня работают в поэзии, молодых людей или не очень молодых? И вообще, что происходит, с вашей точки зрения, в сегодняшней поэзии?

Юлий Ким: В сегодняшней поэзии, как и в сегодняшней прозе, как и в драматургии, и в театре, и во всех областях искусства, включая живопись, кино, происходит эпоха великого поиска. И это прекрасно. Правда, сопутствует этому процесс, который описывают словом «коммерциализация» искусства, то есть стремление за большой деньгой, самым ярким выражением чего являются россыпи пустых детективов, которыми полны наши книжные развалы. Но я с пренебрежением отгребаю эти россыпи в стороны, очищая пространство для настоящих, серьезных поисков повсеместно. Сказать о том, что у нас уже появились какие-то новые ведущие лидеры в какой-либо из этих областей, я не берусь, потому что для этого надо быть серьезным знатоком этого процесса. Я думаю, Андрей Немзер нам больше бы сказал о прозе и поэзии, чем я, или кто-то другой о театре и кино. Но ощущение широчайшего, свободного поиска, полета меня не покидает. Поэтому за потомков я ручаюсь.

Владимир Бабурин: Юлий Черсанович, я хочу вернуться к теме созвучности времен. Не так давно по историческим меркам (всего-то 3-4 года назад) вышел диск ваших старых песен «Лубянка все же не Петровка». Я, по-моему, с вами об этом даже говорил – насколько они мне показались созвучными тогда, 3-4 года назад, тогдашнему времени. А сейчас они звучат еще гораздо более современно. Та же «Весенняя вода» - здесь уж «кочета раскукарекались громче» не только что в «Октябре», но и вообще во всей «нашей Современности». Абсолютно ничего пояснять не надо, не важно, Кочетов это или не Кочетов, или кто-то другой. Или, другой пример, «Адвокатский вальсок» - ну, замените сегодня «дать меньше по 190-ой» на более подходящую к сегодняшнему дню статью, и ее вполне можно петь на пикетах и митингах как самую наисовременную песню.

Юлий Ким: Я с вами не совсем соглашусь в этой области. Что касается судебного произвола, тут, конечно, нечего возражать, он есть, и телефонное право есть, это точный медицинский факт. Но за слово и за книгу не сажают так, как это делалось в советские времена. Понятно, что свободомыслие внушает неприязнь государству. Любому государству свободомыслие внушает неприязнь, а нашему, отвыкшему от свободного слова и свободной прессы, особенно внушает эту неприязнь, безусловно. Но есть какой-то рычаг, который не позволяет нашему государству объявить тотальный поход против гласности. И конечно, уровень гласности на сегодня принципиально выше, чем при Брежневе том же. Конечно, уже одно то, что Радиостанции Свобода вещает прямо из центра Москвы, куда захочет, уже одно это говорит о многом, об очень многом, конечно.

То, что государство готов прибрать все средства массовой информации в свои руки, это, безусловно, тенденция, мне кажется, вообще всякого государства, но нашего в особенности. И, конечно, ему это удается больше, чем государствам в развитых демократиях Европы, тем не менее, дойти до уровня запретительства советской эпохи оно не сможет, по-моему, никогда. По-моему, это уже процесс необратимый. Поэтому если не говорить о телеэфире, а, скажем, о радиоэфире говорить и о газетах, многих, по крайней мере, то там степень свободы еще очень высока. И еще высока, и я надеюсь, что это «еще» и это «пока» можно будет в дальнейшем снять. Потому что, как заметил еще Иосиф Александрович Бродский, наше развитие всегда напоминает маятник, качнувшийся влево, потом качается вправо, а качнувшись право, вероятно, опять начнет качаться влево. И хотелось бы, чтобы влево он качался дольше.

Владимир Бабурин: Юлий Черсанович, я попрошу вас спеть «Адвокатский вальсок». Пусть слушатели и коллеги нас рассудят.

Юлий Ким

Юрий Ким поет:

Конечно, усилия тщетны,

И им не вдолбить ничего:

Предметы для них беспредметны,

А белое просто черно.

Судье заодно с прокурором

Плевать на детальный разбор -

Им лишь бы прикрыть разговором

Готовый уже приговор.

Скорей всего, надобно просто

Просить представительный суд

Дать меньше по сто девяностой,

Чем то, что, конечно, дадут.

Откуда ж берется охота,

Азарт, неподдельная страсть

Машинам доказывать что-то,

Властям корректировать власть?

Серьезные взрослые судьи,

Седины, морщины, семья...

Какие же это орудья?

То люди, как люди, как я!

Ведь правда моя очевидна,

Ведь белые нитки видать!

Ведь людям должно же быть стыдно

За правду в Сибирь высылать!

Ой, правое русское слово -

Луч света в кромешной ночи!

И все будет вечно хреново,

И все же ты вечно звучи!

И все же ты вечно звучи…

Юлий Ким: Вот тут нужен комментарий, что такое 190-ая статья. Она была принята в 1966 году и, кажется, была спровоцирована могучим движением крымских татар, которые в 1966 году приезжали несколько раз в Москву, устраивали массовые сидячие забастовки, и все по поводу их полной и окончательной реабилитации и возможности вернуться на историческую родину, то есть в Крым. И вот тут-то и возникла эта 190-ая статья, которая, конечно, стремилась убить больше зайцев, чем просто эти свободные демонстрации, там появились 190 прим., 190 2 часть и 3 часть. Вот 190 прим. активно применялась к нашим диссидентам, она гласила: «Хранение, изготовление и распространение литературы клеветнического содержания, содержащей умысел против советского государственного строя». Вот эту статью активно применяли к диссидентам, там полагалось три года лагерей. И по ней немало народу отправилось в отдаленные места в свое время, в том числе и ряд демонстрантов августа 1968 года, а именно – Вадик Делане и Володя Дремлюга. К остальным тоже были применены другие части этой статьи, но я говорю о лагере.

Владимир Бабурин: Михаил Дубровский, все-таки с кем вы больше согласны – с Юлием Черсановичем или со мной?

Михаил Дубровский: Я подозреваю, что все-таки с Юлием Черсановичем. Юлий Черсанович, скажите, а вам какая версия советской власти все-таки больше интересна – нынешняя или предыдущая версия?

Юлий Ким: Поясните разницу.

Михаил Дубровский: Нынешнее время – это как, знаете, новый абгрейд Windows с новыми пользовательскими интерфейсами, с новыми сервисами для пользователя. А старая – как бы устаревшая версия советской власти еще времен 70-х, если не 50-х. Вам в каком времени интереснее жить?

Юлий Ким: Ничего не понял по поводу разницы. Рад, что вы на моей стороне, хотя, честно говоря, не вижу предмета спора. Я совершенно не боготворю и теперешнее отношение, и никак его не возвеличиваю – отношение нашего государства к свободе слова, нынешнее. Оно плохое, прямо скажем. И я говорю, что оно совершенно зажало телеэфир, и конечно, покушается и на прессу, и на радиоэфир, и будет, наверное, дальше покушаться. Но все-таки пока еще там есть островки свободы, есть названия, люди, которые спокойно издаются, вроде «Новой газеты» или местами «Коммерсанта», или местами «Московских новостей» и «Новых Известий», уже не говоря о «Новом времени». Так что есть что читать сегодня человеку, настроенному оппозиционно. Да даже и те газеты, которые называют прокремлевскими, тоже позволяют себе иногда довольно резкую критику современного положения в тех или иных областях. Вот о чем я говорю. Так что здесь я просто сравниваю уровень тотального идеологического пресса при Советах с теперешним. Он не совсем, слава богу, тотальный, и думаю, что дальше нынешнего если и пойдет, то не намного. И скорее всего, со временем качнется влево, как обещал Иосиф Александрович Бродский.

Что касается различия самочувствия, нынешнего и 70-х годов, я опять не очень понимаю смысл вопроса. Хотел бы я жить в 70-е годы больше, чем в теперешние?

Михаил Дубровский: Нет, когда интереснее было?

Юлий Ким: Когда было интереснее? Конечно, сейчас! Конечно, сейчас очень интересно жить. Она во многом вызывает протест, иногда омерзение, но то, что происходит сейчас, безусловно, масштабнее, интереснее, чем то, что было. 70-е годы. Они уже к концу как-то сводились в такому удушью, особенно когда пошел Афган в конце, и когда Андропов еще тихой сапой провел волну террора против инакомыслящих… Об этой волне мало кто знает, кроме тех, кто изучает диссидентское движение, а была она, была на моей памяти, чуть ли не на моих глазах повторно были арестованы люди чуть не за анекдоты, вроде Генриха Алтуняна. Причем, если первый раз его посадили на три года более-менее за дело, потому что он подписал целый ряд в полнее антисоветских документов, и он получил три года; то тут он уплыл на 7 лет за то, что давал кому-то «Архипелаг», а в чьем-то присутствии побранил нашу чехословацкую акцию 1968 года, и его забрали. Это очень хорошо определили Булат Шалвович в одном из своих интервью, когда он об этом времени, о конце 70-х – начале 80-х сказал: «Я чувствовал, что я умираю. Было такое безвоздушье и полная безнадега». Поэтому явление Горбачева было как удар молнии, совершенно неожиданно для всех нас.

Владимир Бабурин: Я совершенно точно помню, с чего для меня началась перестройка. Она началась с авторской песни. Она началась с интервью Булата Окуджавы «Московским новостям», в котором он, отвечая на вопрос, кто его любимые авторы, впервые назвал фамилию Александра Галича. Потом в том же 1985 году, уже в апреле, тот же Булат Окуджава, но уже не в «Московских новостях», которые тогда были самыми оппозиционными, а во вполне консервативной по тем временам «Литературной газете» написал очерк «Запоздалый комплимент», который был посвящен, в частности, и вам, Юлий Черсанович. То есть начинался он о «Ю.Михайлове», а потом где-то в середине там был такой пассаж: «Да какой Ю.Михайлов? Мы же все знаем, что это Юлий Ким». Потом вышел фильм «После дождичка в четверг…», где было написано: «Автор сценария и текстов песен – Юлий Ким». Я думаю: вот теперь точно началось.

Юлий Ким: А помните, еще был… когда же был фильм «Покаяние»? Вот это был для меня рубежный признак.

Владимир Бабурин: Да, это было примерно в то же время.

Юлий Ким: В 1986 году, кажется.

Владимир Бабурин: А потом, вы знаете, как-то популярность и авторской песни стала падать, и на слеты люди перестали ездить. И читать стали меньше.

Юлий Ким: Володя, Господь с вами, да вы что! Вы просто плохо осведомлены. На слеты ездят по всему земному шару, на слеты бардовской песни, как ездили. И стали ездить гораздо вольнее. Я первый раз оказался на Грушинском фестивале (я туда не ездил в силу того, что он происходит в неудобное для меня, для моего расписания время – в начале июля) в 1998 году, я вырвался на 25-ый слет Грушинского фестиваля, и там было 250 тысяч человек. Это явление повсеместное до сих пор. И тогда оно никоим образом не съежилось. Другое дело, что аудитория молодежная в силу опять-таки раскрывшихся «железных занавесов» и прочего запала сильно на западную попсовую и роковую музыку. Действительно, попсовая и роковая музыка отвоевала у бардовской песни большую часть молодежи. Но со временем, мне кажется, происходит понимание того, что это разные жанры, и есть люди, которые ходят и на те, и на другие концерты, просто ищут свое в каждом случае.

Владимир Бабурин: У меня все равно другое ощущение, что не только авторская песня, а хорошая литература, хорошая поэзия, в частности, в России, говоря эсеровским лозунгом, только в борьбе может обретать имя свое. Когда этого не стало, посмотрите сейчас, зайдите в любой книжный магазин – стоит огромное количество хороших книг, посмотрите на их тиражи – 3-4, максимум 5 тысяч. Это означает, что книги не читают.

Юлий Ким: Это другая проблема, да. Речь – о читателе, а не о производителе. Я повторяю, что новых имен очень много, одно интереснее другого. Поскольку книгопечатание стало чрезвычайно доступным, если это не раскрученное имя, то ты можешь заняться самораскруткой, если достанешь денег, и спокойно можешь себя издать в любых желаемых количествах, на сколько хватит капитала. Что касается читателя, да, с этим, безусловно, проблема, и это важнейшая проблема для нашего общества вообще. Речь идет об образовании, о педагогике, о школьной реформе и так далее, и тому подобное. Вот здесь еще лет 10 тому назад в одном из интервью я сказал, что на сегодняшний день самые общественно востребованные профессии, где человек может исполнить свою гражданскую обязанность, послужить на благо отечеству, - это честная журналистика и честная педагогика. Иди в школу или иди в журналистику – сказал бы я тогда, повторил бы я и сегодня всякому честному человеку, желающему послужить отечеству. Вот где важнейшее, необходимейшее поприще для этого.

Владимир Губайловский: Правое русское слово, оно страдало от государства и страдает, и оно же, это же слово, страдает именно от атаки коммерции, именно коммерческого подхода к искусству.

Юлий Ким: Конечно, да.

Владимир Губайловский: Мне всегда казалось, что именно вам удавалось сохранить очень достойный уровень стиха в самых что ни на есть популярных жанрах. То есть ваши песни, которые звучали в самых раскрученных кинофильмах, они нее просто не шли что ли на поводу у массового зрителя или массового слушателя, более того, они этого массового слушателя к себе подтягивали. То есть вам удавалось сохранить высокий поэтический уровень, несмотря на то, что вас слушали, читали, пели. То есть, по всей вероятности, существует какая-то очень узкая область, которая, с одной стороны, доступна очень большому количеству людей и в то же время не роняет собственного достоинства. Могли бы вы вот эту узенькую тропочку как-то охарактеризовать?

Юлий Ким: Если говорить только о песне, то когда-то не то Геннадий Гладков, не то Владимир Дашкевич, не то они, обнявшись вместе, придумали такой термин – «третье направление». Это переводилось на внятный язык по-разному, скажем так – высокая эстрада или интеллектуальная эстрада. Вот туда записывались лучшие достижения бардовской поэзии и лучшие достижения кино или театральной песенной поэзии. То есть вещи, написанные для театра и кино Дашкевичем, Рыбниковым, Гладковым, Зацепиным и другими нашими авторами, Таривердиевым, в содружестве, конечно, с хорошими поэтами, тоже оказывались в кругу этого неопределенного жанра. И вот он, мне кажется, держится и поныне. И выслушав ту или иную вещь, можно сказать: это из области третьего направления, здесь поддерживается высокий уровень и музыкальный, и поэтический. Вот тогда это понятие возникло, и оно, по-моему, держится сейчас, хотя, собственно, эти два слова – третье направление – не употребляются. Но понятие от этого не исчезает.

Михаил Дубровский: В последнее время очень много мюзиклов ставится. Я даже знаю, что вы тоже имели к этому отношение и для мюзиклов работали. Скажите, насколько для вас был интересен этот опыт? И вы же, наверное, мюзиклы, которые шли по Москве, смотрели, и мне очень интересны ваши ощущения.

Юлий Ким: Да, с удовольствием ими поделюсь. Дело в том, что этот жанр, конечно, очень интересный. Я участвовал в русской версии «Нотр-Дам», которая прошла и мне нравится этот мюзикл. Мне нравится музыка Ришара Кошанте, мне нравится драматургия, которую они придумали, а это смесь дивертисмента с оперой, тем не менее, она внятна и наполнена очень сильным внутренним драматизмом, и она облагает тем, чем так дорожит современная молодежь, начиная от 20 и кончая 50-летним возрастом, и это описывается словом «драйв». Наверное, по-русски можно просто сказать – энергия. Хотя энергия – тоже не совсем русское слово, но все-таки. Вот такая особенная энергия. И это у нас потихонечку прививается, потому что публика есть, на «Кошек» ходили два года, сейчас показывают «Мамма Миа». Я пока, правда, его еще не видел, но это, кажется, вариант наиболее слабый. В смысле он больше идет за публикой, преследует цели более развлекательные, чем цели высокого искусства.

Поэтому я очень рад тому, что этот жанр появился и что даже у него, по-моему, есть какие-то перспективы. Я слышал, собираются строить театр специально под этот жанр, и есть уже первые две попытки собственного мюзикла такого масштаба и такой раскрученности – речь идет о мюзикле «Норд-Ост», знаменитом, и который прошел, как раньше говорили о фильмах, вторым экраном – «Двенадцать стульев». Я смотрел и тот и другой. Конечно, «Двенадцать стульев» выглядит версией несколько облегченной по сравнению с книгой этой, великой. Но в этой версии «Двенадцати стульев», как ни странно, меня тронул какой-то удивительно светлый поэтический момент, воплощенный, конечно, в главном герое. Я не буду сейчас особенно распространяться, но этот мюзикл, как ни странно, мне понравился. И по музыке я почувствовал, не во всей музыке, но в некоторых местах я почувствовал новый поиск современного звучания каких-то наших национальных интонаций. А особенно в «Норд-Осте» это чувствуется сплошь и рядом, потому что там все время слышится то, что я описываю одним словом – Визбор. Вот муза Визбора там воплощена с огромной силой. Понятно, что эта муза Визбора звучит сквозь музыку оригинальную Иващенко и Васильева, но ее дух, дух нашего «шестидесятничества» передан там в высшей степени замечательно.

Когда Петр Наумович Фоменко посмотрел эту вещь, я еще не видел и спросил его, он сказал: «Мне это очень понравилось. Это хорошая советская оперетта, но в современном исполнении». Современный жанр все-таки называется – мюзикл, который отличается от традиционной оперетты. Но по духу это была очень точная характеристика. Только понятие «советская оперетта» - в данном случае эти слова произносились с уважением, потому что советских оперетт было немало очень хороших, в частности, допустим, у Дунаевского. Я имею в виду по своему эмоциональному и музыкальному содержанию, оставляя в стороне всю пропаганду и так далее.

Тем не менее, я думаю, что, конечно, не это главный путь развития ретро, который заявлен в «Норд-Осте». Просто в «Норд-Осте» заявлены возможности нашего национального, российского мюзикла, заявлены через ретро, как, впрочем, и в «Двенадцати стульях». Там тоже очень много от Дунаевского прозвучало. И я думаю, что настанет время для мощных драматических вещей, основанных либо на классических наших сюжетах, а может, придумается что-то и современное, для развития нашего национального российского мюзикла. И я был бы счастлив дожить до этого времени, а по мере сил и поспособствовать, если до этого дело дойдет. Это, конечно, крупные коммерческие проекты, они рассчитаны на серьезную коммерческую отдачу, и эту отдачу они, как я понимаю, имели. И организаторы на нее рассчитывают, в том числе и Васильев и Иващенко рассчитывали на это тоже. Но все-таки руководствовались они в первую очередь не этим, а именно желанием попробовать возможности этого жанра у нас.

Владимир Бабурин: Я хочу продолжить тему коммерции, но несколько с другой стороны. Вы очень оптимистичны по сравнению со мной. Может быть, потому что я работаю в журналистике, и в основном в информационной. Как вы полагаете, почему люди в России, и интеллигенция прежде всего, так легко отказалась от свободы, которая, впрочем, достаточно легко и практически бескровно ей досталась в 1991 году? Вот мое мнение, что все-таки, да, действительно, интеллигенция – основная виновница этого проигрыша, проигрыша своего в первую очередь. Вот здесь, вполне возможно, коренным и главным как раз является слово «коммерция», когда люди так легко отказались от старого НТВ, от программы «Куклы», от программы «Итоги», от тех выпусков программы «Сегодня». Вот деньги, причем деньги американские, доллар оказался более разрушительным для и совести, и свободы. Деньги вообще достаточно страшная вещь. Можно вспомнить двухтысячелетней давности тридцать сребреников, а можно – недавнюю русскую поговорку: дай человеку лычки, а сволочью он и сам станет.

Юлий Ким: Да, проблема серьезная, что говорить… Конечно, наше общество перед явлением свободы явилось полностью не готовым к этому – ни нравственно, никак. И все возможности, которые обрушились на наше общество, в том числе на его интеллектуальную элиту, задали такой экзамен, который если и был выдержан, то очень, скажем так, на «троечку». Конечно, я с вами здесь согласен. И конечно, деньги и возможность крупных заработков, и, следовательно, уступка этой возможности в области совести, свободы духа и всяких высоких идеалов – мы с этим сталкиваемся сплошь и рядом. Да, мы оказались к этому не готовы, я даже, знаете, вспоминаю первый визит великого нашего диссидента Владимира Буковского в 1990 году. Он долго пытался проникнуть уже, казалось бы, в свободную Россию, и только в 1990 году ему это удалось, и он появился, и был встречен триумфально во Внуково, кажется, я при этом присутствовал. И он здесь провел какое-то время и при отъезде я его спросил: «Володя, ну, как тебе наши демократы?» А демократы везде появились – наверху, во власти, во всякого рода комитетах, и они уже занимали ответственные посты. И он обращался то к одному, то к другому, то к третьему, и он сказал: «Ты знаешь, ничего не получится в России со свободой. Демократы абсолютно не умеют работать, из них не получаются государственные люди. Как они опаздывают на назначенные встречи, как они нарушают слова. Единственный человек, с которым мне было удобно и комфортно беседовать, который отвечал за свои слова и точно сидел в назначенный срок на своем месте, был Иван Силаев (тогдашний премьер нашего российского правительства)». То есть самый что ни на есть из советской номенклатуры чиновник оказался наиболее приспособленным к новым обстоятельствам.

И вот эта растерянность и неготовность, невозможность идти дальше деклараций, конечно, сыграла свою роль. И у нас не появилось достаточно мощных и сильных административных кадров, которые могли бы противостоять огромной массе прежней администрации, которая так охотно воспользовалась появлением новой свободы и начала тот период в нашей истории, который еще пока только, вероятно, заканчивается, который тот же Буковский назвал периодом «большого хапка». Вот эпоха «большого хапка» продолжается. Хотя, по моему ощущению, я не берусь четко объяснить или как-то доказать это ощущение, подтвердить какими-то точными фактами, но по моему ощущению, эта эпоха все-таки проходит или прошла свой главный пик. И надвигается новая, уже более культурная стадия. Я должен, будучи поэтом российским, обладать пророческим даром (смеется), но провидеть и прорицать никак не могу пока. Но чувствую, что наступает новая полоса. Ответил я на этот вопрос?

Владимир Бабурин: Я думаю, да. Спасибо.

Владимир Губайловский: Я попробую продолжить эту вашу мысль. То есть, когда заканчивается период «большого хапка», деньги, которые достались даром, их нужно как-то пристроить, они должны начать работать. Не считаете ли вы, что в этот момент часть этих денег будет потрачена на культурные проекты?

Юлий Ким: Не считаю ли я, что будет потрачена или что надо потратить?

Владимир Губайловский: Нет, именно что будет. Нет ли такого ощущения, просто вот, например, по таким событиям, как вручение премии «Большая книга», в котором участвовал довольно серьезный и крупный бизнес, где были выделены очень серьезные деньги и на проведение этой премии, и просто на сам премиальный фонд?

Владимир Бабурин: А я тогда еще добавлю к Володиному вопросу. Что, по вашему мнению, означает резкое увеличение денежного довольствия для ведущих писателей?

Юлий Ким: А разве это происходит, да?

Владимир Бабурин: Вот эта премия достаточно внушительная, большая.

Юлий Ким

Юлий Ким: Конечно, дай бог, если это денежное довольствие будет продолжаться, тем более что, по моим наблюдениям, номинанты и победители в этих конкурсах, в розыгрыше этих премий серьезный люди, и книги достойные получают эти премии. Так что дай бог, если это будет продолжаться, эта наша отечественная благотворительность, филантропия, меценатство. Очень хорошо. И если в этом поучаствует государство, тоже плохо не будет. Особенно, конечно, государственная помощь нужна в деле театральном, потому что театр, за исключением мюзиклов, о которых мы уже говорили, заведомо некоммерческая организация, он нуждается в дотациях. Но это в скобках. Так что пусть растет денежное довольствие наших авторов и мастеров. Чем больше их станет, тем лучше.

Михаил Дубровский: Юлий Черсанович, вы практически только что говорили про то, что появляется и появилось много имен интересных в культуре, за которыми интересно следить. Вот вам сейчас за кем интересно следить? И какие у вас самые яркие впечатления последних лет?

Юлий Ким: Меня крайне интересует поэт, эссеист, журналист, прозаик и вообще мастер на все руки Дмитрий Быков. Получилось так, что мы с его мамашей учились на одном курсе, и поэтому у меня через нее возник «блат». И поэтому две его последние книжки - «ЖД» и книгу о Борисе Пастернаке - я получил с дарственной надписью и изучаю эти тома с огромным вниманием. На меня давно уже производит огромное впечатление, является центром моего пристального и неусыпного внимания Михаил Константинович Щербаков, наш бард, который звучно и сильно заявил о себе еще в 20-летнем возрасте в 1983 году, когда мы с ним познакомились. С тех пор наше знакомство, чтобы не сказать дружба, не прерывается, и каждый год он что-то сочиняет новое, интересное, постоянно интересное, постоянно глубокое, его мастерство ничуть не скудеет. Из наших мемуаристов – сейчас очень много выходит мемуаров – я читаю с огромным интересом мемуары Сарнова, мемуары Рассадина, воспоминания о Борисе Слуцком. Постоянно мне интересно следить, как не иссякает, как ни странно, творчество Давида Самойлова, который покинул нас в 1990 году, и до сих пор его вдова, его сын публикуют какие-то вещи, которые до этого никому не были известны…

Владимир Бабурин: Пускай остальные не обижаются, просто у нас совсем уже практически кончилось время. И я должен дать время гостям, по традиции этой передачи, чтобы они сказали, что было самым важным, на их взгляд, в этой почти часовой беседе с вами. Владимир Губайловский, пожалуйста.

Владимир Губайловский: Для меня были самыми важными слова Юлия Кима о том, что все-таки сегодняшнее время, сегодняшний день очень сильно отличается от 70-х годов, что сегодня есть свобода и, с его точки зрения, эта свобода никуда от нас не уйдет.

Владимир Бабурин: Михаил Дубровский, пожалуйста.

Михаил Дубровский: А для меня самым важным было то, что Юлий Черсонович, к сожалению, спел всего одну песню. Потому что сколько бы мы ни говорили, все-таки своими вопросами мы мешали Юлию Черсановичу петь, что чудовищно обидно. Приду на работу – поставлю диск, буду слушать.

Владимир Бабурин: И завершу тогда я, завершу напоминанием, что мы не просто разговаривали сегодня с Юлием Черсановичем Кимом, но и отмечали его 70-летие. Поэтому я сейчас попробую изобрести нечто похожее на тост. В начале я напомнил, что неделя такая бурная выпала на события и даже юбилеи, что 19 декабря был день рождения, 100-летие Леонида Брежнева. И это был очень короткий день, совсем короткий. А 21 декабря был день рождения Иосифа Сталина, дата была не круглая, но день, тем не менее, был еще короче. Это не метафора, не образ, а астрономический и научный факт. А 23 декабря 70 лет исполнилось Юлию Черсановичу Киму, и день тоже был короткий, но он был чуть-чуть длиннее, чем предыдущие. И вот мне очень хотелось бы, чтобы те, кто нас сегодня слушал, услышали советы или даже просьбы Юлия Черсановича Кима, чтобы молодые люди шли в честные педагоги и в честную журналистику, и занимались честной педагогикой и честной журналистикой. И тогда, может быть, день не в астрономическом, а в хорошем и большом смысле будет всегда длиннее.

Данная статья посвящается знаменитому человеку, который известен широкому кругу людей. - это имя, которое слышали как во времена существования Советского Союза, так и после его развала. Талантливый поэт и композитор внес огромный вклад в развитие драматургии и кинематографа. Мы расскажем вам о жизни поэта и о том, какими достижениями может похвастаться на данный момент Юлий (Ким) Михайлов.

Детство

Полное имя композитора - Ким Юлий Черсанович. Юлий Михайлов - это псевдоним, под которым он работал. Родился мальчик в Москве 23 февраля в 1936 году за три года до начала войны. Отцом Юлия был кореец Ким Черсан, переводчик по профессии, а мамой была русская девушка Нина Всесвятская. Детство ребенка было непростое, ведь всего через два года после рождения сына главу семейства расстреляли, а маму отправили в ссылку. О том, как жил Юлий все эти годы, известно мало. Кроме него в семье была еще сестра, и оба они после ареста мамы были отправлены к бабушке с дедушкой в Калужскую область. Затем он провел несколько лет у теток в Туркмении, вплоть до 1945 года, когда из ссылки вернулась мама. Но вернуться в Москву Юлий смог только в 1954 году.

Юность

Приехав в столицу, Юлий Михайлов поступил в одно из престижных учебных заведений того времени - Московский государственный педагогический институт. После окончания института и получения долгожданного диплома Юлий был определен работать в камчатскую школу. Там он проработал четыре года, которые запомнились ему на всю жизнь. Это был его первый профессиональный опыт, а такие вещи не забываются никогда. После этого Юлий работал в Москве, где преподавал такие предметы, как литература, история и обществоведение. Некоторое время он проработал даже в интернате.

Зрелость

В этот период жизни Юлий обнаружил в себе талант писать стихи. Он научился играть на гитаре и начал создавать прекрасные музыкальные композиции. Все время пока Юлий работал в качестве преподавателя, он ставил со своими учениками множество разных сцен с музыкальным сопровождением, которые можно смело рассматривать как мюзиклы.

В возрасте тридцати лет Юлий Михайлов, фото которого вы здесь видите, стал активным членом движения по защите прав людей. Именно это стало причиной появления псевдонима. В этом же возрасте жизнь Юлия изменилась, он женился. Женой Юлия стала Ирина Якир, дочь знаменитого правозащитника Петра Якира, судьба которого была схожа с судьбой родителей поэта. Петра арестовали, когда ему было всего четырнадцать лет, а вышел на волю он уже взрослым мужчиной в тридцать два года.

В 60-х годах Юлий вместе со своим тестем участвовал во многих акциях и движениях в защиту прав, в результате чего Юлий потерял возможность заниматься преподаванием. Администрация школы не простила ему участия в подобных акциях. С тех пор Юлий живет и работает как свободный поэт и композитор.

Творчество

Хотя Юлий начал писать стихи и аккомпанировать себе на гитаре еще будучи студентом, прошло много лет до тех пор, пока он стал признан публикой и о нем узнали, как о большом таланте. В начале 60-х годов он начал давать концерты в Московской области и его сразу причислили к талантам России. В 1968 году началась его работа в театре и кино. Он начал сочинять песни для фильмов и пьес.

Так как Ким был диссидентом, то в кинематографии и театральной сфере его знали под псевдонимом. В то время очень часто в титрах фильмов можно было увидеть имя Юлий Михайлов. Инсценировки его песен еще в пору его преподавательской деятельности были превосходными. А в расцвет его творчества его талант просто покорял людей. Его песен напевали миллионы людей, и это было негласным подтверждением успеха.

Работая в сфере театра и кино, Ким стал меньше заниматься правозащитным делом. Он больше углубился в творчество. Переломным моментом стало время, когда он начал писать собственные пьесы. Работа «Ной и его сыны» увидела свет в 1985 году, и в ней Юлий сыграл главную роль. Именно в этот период жизни Ким перестал пользоваться псевдонимом, а также выпустил под настоящим именем диск с песнями. Позже вышла пластинка с его произведениями. До сих пор этот талантливый человек продолжает писать прекрасные сценарии. Живет он не только в Москве. Часто ездит в Иерусалим и проводит там много времени.

Кинематография

Юлий Михайлов, биография которого здесь рассматривается, внес огромный вклад в создание множества фильмов. Ведь именно его песни звучали в таких известных фильмах, как:

• «Бумбараш»;
• «Засекреченный город»;
• «12 стульев»;
• «Про Красную Шапочку»;
• «Усатый нянь»;
• «Обыкновенное чудо»;
• «Сватовство гусара»;
• «Дульсинея Тобосская»;
• «Дом, который построил Свифт»;
• «Пеппи Длинныйчулок»;
• «Формула любви»;
• «После дождичка в четверг»;
• «Человек с бульвара Капуцинов»;
• «Собачье сердце»;
• «Убить дракона» и многих других.

Список фильмов, в которых звучали песни композитора и поэта Юлия Кима, насчитывает пятьдесят наименований. А в фильмах «После дождичка в четверг» и «Раз, два - горе не беда!» он был не только автором песен, но и написал сценарии фильмов.

Достижения

Юлий Михайлов, награды которого впечатляют, за свою профессиональную жизнь завоевал много премий. Так, в возрасте сорока двух лет он уже стал лауреатом знаменитого фестиваля тех лет «Песня года», куда попала его песня к кинофильму «Про Красную Шапочку». Еще через двадцать лет он стал лауреатом премии «Золотой Остап». Булат Окуджава учредил свою премию, и в 1999 году Ким стал лауреатом этой премии. Позже, спустя четыре года, он также был лауреатом художественной Царскосельской премии.

2007 год выдался особым для Юлия. Именно в этом году Юлий Михайлов отличился на двух выдающихся премиях: «Признание-2006» (в номинации «Лучший бард года») и «Театральное музыкальное сердце» (в номинации «Лучший текст песен»).

После двух лет затишья он получил приз «Бар-Оскар» на фестивале в Казани. И совсем недавно в 2015 году он снова стал лауреатом премии среди поэтов.

Всего на данный момент Юлий Ким создал более 500 песен, огромное количество которых мы слышим в знаменитых фильмах. Более двадцати дисков и кассет увидели свет. Юлий написал около трех десятков сценариев и десять книг. Можно с уверенностью сказать, что нет никаких границ для талантов этого человека.

Была в ссылке. После ареста родителей 16 лет провёл в Калужской области и в Туркмении . В 1954 году вернулся в Москву.

Окончил историко-филологический факультет (), до 1963 г. по распределению работал в школе на Камчатке (п. Анапка Карагинского района) , затем несколько лет в Москве, преподавал литературу, историю и обществоведение (в том числе - в школе-интернате номер 18 при МГУ имени М. В. Ломоносова).

Уже в эти годы Юлий Ким стал писать и разыгрывать с учащимися авторские песенные композиции с интермедиями и вокальными сценами, в которых были все элементы мюзикла.

В 1970-1971 годах Юлий Ким принимал участие в работе по подготовке «Хроники текущих событий ». Некоторые её выпуски этого периода практически полностью отредактированы им. Затем Юлий Ким отошёл от активной правозащитной деятельности. В 1974 году Юлий Ким вступает в Московский профком драматургов и начинает работу над собственными пьесами. В 1985 году он исполнил главную роль в спектакле по своей пьесе «Ной и его сыновья». В том же году отказался от использования псевдонима и начал публиковаться под собственным именем. Тогда же вышел первый диск с его песнями - «Рыба-кит».

7 марта 2008 года Юлий Ким вместе с другими бардами участвовал в Фестивале авторской песни «Снова „Под интегралом“ - 40 лет спустя» , посвящённом возрождению клуба «Под интегралом » и сорокалетию Фестиваля 1968 года.

В 2010 году написал стихи на музыку П. Чайковского к полнометражному мультфильму Гарри Бардина «Гадкий утёнок » (по Г.-Х. Андерсену).

В 2015 году решением жюри общества поощрения русской поэзии Юлию Киму была присуждена национальная премия «Поэт », что вызвало негативную реакцию, с одной стороны Александра Кушнера и Евгения Рейна , которые вышли из состава жюри этой премии за отказ присудить её 58-летнему литератору из Санкт-Петербурга Алексею Пурину , с другой стороны - Евгения Евтушенко и Олега Чухонцева , которые в качестве лауреата хотели видеть Наума Коржавина , о чём Евгений Евтушенко заявил прямо на церемонии награждения Юлия Кима 28 мая в Москве.

Инсценировки

• «Самолёт Вани Чонкина», - мюзикл Юлия Кима и Владимира Дашкевича по роману Владимира Войновича - , Минск ,

Фильмография

Песни Кима прозвучали в 50 фильмах, среди которых:

1. - Улица Ньютона, дом 1.
2. - Бумбараш
3. - Точка, точка, запятая…
4. - Засекреченный город
5. - Что с тобой происходит?
6. - 12 стульев
7. - Про Красную Шапочку
8. - Красавец-мужчина
9. - Голубой карбункул
10. - Дульсинея Тобосская
11. - Вакансия
12. - Дом, который построил Свифт
13. - Пеппи Длинныйчулок
14. - После дождичка в четверг (автор сценария и текста песен)
15. - Человек с бульвара Капуцинов
16. - Раз, два - горе не беда! (автор сценария и текста песен, актёр)
17. - Тень, или Может быть, всё обойдётся
18. - Лекарь поневоле (автор музыки и текста песен)
19. - Гадкий утёнок

Награды и премии

Напишите отзыв о статье "Ким, Юлий Черсанович"

Примечания

Источники

• Казак В. Лексикон русской литературы XX века = Lexikon der russischen Literatur ab 1917 / [пер. с нем.]. - М . : РИК «Культура», 1996. - XVIII, 491, с. - 5000 экз. - ISBN 5-8334-0019-8 .

Ссылки

	в Викитеке

Отрывок, характеризующий Ким, Юлий Черсанович

– Несмотря на мое полное уважение к старому Кутузову, – продолжал он, – хороши мы были бы все, ожидая чего то и тем давая ему случай уйти или обмануть нас, тогда как теперь он верно в наших руках. Нет, не надобно забывать Суворова и его правила: не ставить себя в положение атакованного, а атаковать самому. Поверьте, на войне энергия молодых людей часто вернее указывает путь, чем вся опытность старых кунктаторов.
– Но в какой же позиции мы атакуем его? Я был на аванпостах нынче, и нельзя решить, где он именно стоит с главными силами, – сказал князь Андрей.
Ему хотелось высказать Долгорукову свой, составленный им, план атаки.
– Ах, это совершенно всё равно, – быстро заговорил Долгоруков, вставая и раскрывая карту на столе. – Все случаи предвидены: ежели он стоит у Брюнна…
И князь Долгоруков быстро и неясно рассказал план флангового движения Вейротера.
Князь Андрей стал возражать и доказывать свой план, который мог быть одинаково хорош с планом Вейротера, но имел тот недостаток, что план Вейротера уже был одобрен. Как только князь Андрей стал доказывать невыгоды того и выгоды своего, князь Долгоруков перестал его слушать и рассеянно смотрел не на карту, а на лицо князя Андрея.
– Впрочем, у Кутузова будет нынче военный совет: вы там можете всё это высказать, – сказал Долгоруков.
– Я это и сделаю, – сказал князь Андрей, отходя от карты.
– И о чем вы заботитесь, господа? – сказал Билибин, до сих пор с веселой улыбкой слушавший их разговор и теперь, видимо, собираясь пошутить. – Будет ли завтра победа или поражение, слава русского оружия застрахована. Кроме вашего Кутузова, нет ни одного русского начальника колонн. Начальники: Неrr general Wimpfen, le comte de Langeron, le prince de Lichtenstein, le prince de Hohenloe et enfin Prsch… prsch… et ainsi de suite, comme tous les noms polonais. [Вимпфен, граф Ланжерон, князь Лихтенштейн, Гогенлое и еще Пришпршипрш, как все польские имена.]
– Taisez vous, mauvaise langue, [Удержите ваше злоязычие.] – сказал Долгоруков. – Неправда, теперь уже два русских: Милорадович и Дохтуров, и был бы 3 й, граф Аракчеев, но у него нервы слабы.
– Однако Михаил Иларионович, я думаю, вышел, – сказал князь Андрей. – Желаю счастия и успеха, господа, – прибавил он и вышел, пожав руки Долгорукову и Бибилину.
Возвращаясь домой, князь Андрей не мог удержаться, чтобы не спросить молчаливо сидевшего подле него Кутузова, о том, что он думает о завтрашнем сражении?
Кутузов строго посмотрел на своего адъютанта и, помолчав, ответил:
– Я думаю, что сражение будет проиграно, и я так сказал графу Толстому и просил его передать это государю. Что же, ты думаешь, он мне ответил? Eh, mon cher general, je me mele de riz et des et cotelettes, melez vous des affaires de la guerre. [И, любезный генерал! Я занят рисом и котлетами, а вы занимайтесь военными делами.] Да… Вот что мне отвечали!

В 10 м часу вечера Вейротер с своими планами переехал на квартиру Кутузова, где и был назначен военный совет. Все начальники колонн были потребованы к главнокомандующему, и, за исключением князя Багратиона, который отказался приехать, все явились к назначенному часу.
Вейротер, бывший полным распорядителем предполагаемого сражения, представлял своею оживленностью и торопливостью резкую противоположность с недовольным и сонным Кутузовым, неохотно игравшим роль председателя и руководителя военного совета. Вейротер, очевидно, чувствовал себя во главе.движения, которое стало уже неудержимо. Он был, как запряженная лошадь, разбежавшаяся с возом под гору. Он ли вез, или его гнало, он не знал; но он несся во всю возможную быстроту, не имея времени уже обсуждать того, к чему поведет это движение. Вейротер в этот вечер был два раза для личного осмотра в цепи неприятеля и два раза у государей, русского и австрийского, для доклада и объяснений, и в своей канцелярии, где он диктовал немецкую диспозицию. Он, измученный, приехал теперь к Кутузову.
Он, видимо, так был занят, что забывал даже быть почтительным с главнокомандующим: он перебивал его, говорил быстро, неясно, не глядя в лицо собеседника, не отвечая на деланные ему вопросы, был испачкан грязью и имел вид жалкий, измученный, растерянный и вместе с тем самонадеянный и гордый.
Кутузов занимал небольшой дворянский замок около Остралиц. В большой гостиной, сделавшейся кабинетом главнокомандующего, собрались: сам Кутузов, Вейротер и члены военного совета. Они пили чай. Ожидали только князя Багратиона, чтобы приступить к военному совету. В 8 м часу приехал ординарец Багратиона с известием, что князь быть не может. Князь Андрей пришел доложить о том главнокомандующему и, пользуясь прежде данным ему Кутузовым позволением присутствовать при совете, остался в комнате.
– Так как князь Багратион не будет, то мы можем начинать, – сказал Вейротер, поспешно вставая с своего места и приближаясь к столу, на котором была разложена огромная карта окрестностей Брюнна.
Кутузов в расстегнутом мундире, из которого, как бы освободившись, выплыла на воротник его жирная шея, сидел в вольтеровском кресле, положив симметрично пухлые старческие руки на подлокотники, и почти спал. На звук голоса Вейротера он с усилием открыл единственный глаз.
– Да, да, пожалуйста, а то поздно, – проговорил он и, кивнув головой, опустил ее и опять закрыл глаза.
Ежели первое время члены совета думали, что Кутузов притворялся спящим, то звуки, которые он издавал носом во время последующего чтения, доказывали, что в эту минуту для главнокомандующего дело шло о гораздо важнейшем, чем о желании выказать свое презрение к диспозиции или к чему бы то ни было: дело шло для него о неудержимом удовлетворении человеческой потребности – .сна. Он действительно спал. Вейротер с движением человека, слишком занятого для того, чтобы терять хоть одну минуту времени, взглянул на Кутузова и, убедившись, что он спит, взял бумагу и громким однообразным тоном начал читать диспозицию будущего сражения под заглавием, которое он тоже прочел:
«Диспозиция к атаке неприятельской позиции позади Кобельница и Сокольница, 20 ноября 1805 года».
Диспозиция была очень сложная и трудная. В оригинальной диспозиции значилось:
Da der Feind mit seinerien linken Fluegel an die mit Wald bedeckten Berge lehnt und sich mit seinerien rechten Fluegel laengs Kobeinitz und Sokolienitz hinter die dort befindIichen Teiche zieht, wir im Gegentheil mit unserem linken Fluegel seinen rechten sehr debordiren, so ist es vortheilhaft letzteren Fluegel des Feindes zu attakiren, besondere wenn wir die Doerfer Sokolienitz und Kobelienitz im Besitze haben, wodurch wir dem Feind zugleich in die Flanke fallen und ihn auf der Flaeche zwischen Schlapanitz und dem Thuerassa Walde verfolgen koennen, indem wir dem Defileen von Schlapanitz und Bellowitz ausweichen, welche die feindliche Front decken. Zu dieserien Endzwecke ist es noethig… Die erste Kolonne Marieschirt… die zweite Kolonne Marieschirt… die dritte Kolonne Marieschirt… [Так как неприятель опирается левым крылом своим на покрытые лесом горы, а правым крылом тянется вдоль Кобельница и Сокольница позади находящихся там прудов, а мы, напротив, превосходим нашим левым крылом его правое, то выгодно нам атаковать сие последнее неприятельское крыло, особливо если мы займем деревни Сокольниц и Кобельниц, будучи поставлены в возможность нападать на фланг неприятеля и преследовать его в равнине между Шлапаницем и лесом Тюрасским, избегая вместе с тем дефилеи между Шлапаницем и Беловицем, которою прикрыт неприятельский фронт. Для этой цели необходимо… Первая колонна марширует… вторая колонна марширует… третья колонна марширует…] и т. д., читал Вейротер. Генералы, казалось, неохотно слушали трудную диспозицию. Белокурый высокий генерал Буксгевден стоял, прислонившись спиною к стене, и, остановив свои глаза на горевшей свече, казалось, не слушал и даже не хотел, чтобы думали, что он слушает. Прямо против Вейротера, устремив на него свои блестящие открытые глаза, в воинственной позе, оперев руки с вытянутыми наружу локтями на колени, сидел румяный Милорадович с приподнятыми усами и плечами. Он упорно молчал, глядя в лицо Вейротера, и спускал с него глаза только в то время, когда австрийский начальник штаба замолкал. В это время Милорадович значительно оглядывался на других генералов. Но по значению этого значительного взгляда нельзя было понять, был ли он согласен или несогласен, доволен или недоволен диспозицией. Ближе всех к Вейротеру сидел граф Ланжерон и с тонкой улыбкой южного французского лица, не покидавшей его во всё время чтения, глядел на свои тонкие пальцы, быстро перевертывавшие за углы золотую табакерку с портретом. В середине одного из длиннейших периодов он остановил вращательное движение табакерки, поднял голову и с неприятною учтивостью на самых концах тонких губ перебил Вейротера и хотел сказать что то; но австрийский генерал, не прерывая чтения, сердито нахмурился и замахал локтями, как бы говоря: потом, потом вы мне скажете свои мысли, теперь извольте смотреть на карту и слушать. Ланжерон поднял глаза кверху с выражением недоумения, оглянулся на Милорадовича, как бы ища объяснения, но, встретив значительный, ничего не значущий взгляд Милорадовича, грустно опустил глаза и опять принялся вертеть табакерку.
– Une lecon de geographie, [Урок из географии,] – проговорил он как бы про себя, но довольно громко, чтобы его слышали.
Пржебышевский с почтительной, но достойной учтивостью пригнул рукой ухо к Вейротеру, имея вид человека, поглощенного вниманием. Маленький ростом Дохтуров сидел прямо против Вейротера с старательным и скромным видом и, нагнувшись над разложенною картой, добросовестно изучал диспозиции и неизвестную ему местность. Он несколько раз просил Вейротера повторять нехорошо расслышанные им слова и трудные наименования деревень. Вейротер исполнял его желание, и Дохтуров записывал.
Когда чтение, продолжавшееся более часу, было кончено, Ланжерон, опять остановив табакерку и не глядя на Вейротера и ни на кого особенно, начал говорить о том, как трудно было исполнить такую диспозицию, где положение неприятеля предполагается известным, тогда как положение это может быть нам неизвестно, так как неприятель находится в движении. Возражения Ланжерона были основательны, но было очевидно, что цель этих возражений состояла преимущественно в желании дать почувствовать генералу Вейротеру, столь самоуверенно, как школьникам ученикам, читавшему свою диспозицию, что он имел дело не с одними дураками, а с людьми, которые могли и его поучить в военном деле. Когда замолк однообразный звук голоса Вейротера, Кутузов открыл глава, как мельник, который просыпается при перерыве усыпительного звука мельничных колес, прислушался к тому, что говорил Ланжерон, и, как будто говоря: «а вы всё еще про эти глупости!» поспешно закрыл глаза и еще ниже опустил голову.
Стараясь как можно язвительнее оскорбить Вейротера в его авторском военном самолюбии, Ланжерон доказывал, что Бонапарте легко может атаковать, вместо того, чтобы быть атакованным, и вследствие того сделать всю эту диспозицию совершенно бесполезною. Вейротер на все возражения отвечал твердой презрительной улыбкой, очевидно вперед приготовленной для всякого возражения, независимо от того, что бы ему ни говорили.
– Ежели бы он мог атаковать нас, то он нынче бы это сделал, – сказал он.
– Вы, стало быть, думаете, что он бессилен, – сказал Ланжерон.
– Много, если у него 40 тысяч войска, – отвечал Вейротер с улыбкой доктора, которому лекарка хочет указать средство лечения.
– В таком случае он идет на свою погибель, ожидая нашей атаки, – с тонкой иронической улыбкой сказал Ланжерон, за подтверждением оглядываясь опять на ближайшего Милорадовича.
Но Милорадович, очевидно, в эту минуту думал менее всего о том, о чем спорили генералы.
– Ma foi, [Ей Богу,] – сказал он, – завтра всё увидим на поле сражения.
Вейротер усмехнулся опять тою улыбкой, которая говорила, что ему смешно и странно встречать возражения от русских генералов и доказывать то, в чем не только он сам слишком хорошо был уверен, но в чем уверены были им государи императоры.
– Неприятель потушил огни, и слышен непрерывный шум в его лагере, – сказал он. – Что это значит? – Или он удаляется, чего одного мы должны бояться, или он переменяет позицию (он усмехнулся). Но даже ежели бы он и занял позицию в Тюрасе, он только избавляет нас от больших хлопот, и распоряжения все, до малейших подробностей, остаются те же.
– Каким же образом?.. – сказал князь Андрей, уже давно выжидавший случая выразить свои сомнения.
Кутузов проснулся, тяжело откашлялся и оглянул генералов.
– Господа, диспозиция на завтра, даже на нынче (потому что уже первый час), не может быть изменена, – сказал он. – Вы ее слышали, и все мы исполним наш долг. А перед сражением нет ничего важнее… (он помолчал) как выспаться хорошенько.
Он сделал вид, что привстает. Генералы откланялись и удалились. Было уже за полночь. Князь Андрей вышел.

Военный совет, на котором князю Андрею не удалось высказать свое мнение, как он надеялся, оставил в нем неясное и тревожное впечатление. Кто был прав: Долгоруков с Вейротером или Кутузов с Ланжероном и др., не одобрявшими план атаки, он не знал. «Но неужели нельзя было Кутузову прямо высказать государю свои мысли? Неужели это не может иначе делаться? Неужели из за придворных и личных соображений должно рисковать десятками тысяч и моей, моей жизнью?» думал он.