Ольга Ерёмина

Николай Заболоцкий. Цикл «Последняя любовь»: опыт восприятия

“Очарована, околдована, // С ветром в поле когда-то повенчана…” Мы часто слышим по радио эти стихи, превращённые исполнителями в отдающий вульгарностью шансон. Но искажённый, потерявший одну строфу текст стихотворения Николая Заболоцкого «Признание» даже в этом случае не теряет благородно-сдержанного своего звучания, несёт в себе яркую энергию мужского восхищения тайной женственности, стремлением разгадать загадку женской души. Начинается стихотворение так:

Зацелована, околдована,
С ветром в поле когда-то обвенчана…

Из цикла Николая Заболоцкого «Последняя любовь» (1956–1957) в школьных программах и учебниках по литературе встречаются два стихотворения: «Признание» и «Можжевеловый куст». Но говорить об этих произведениях вне цикла - значит рассматривать отдельные детали ткацкого стана, когда лишь все детали в своём взаимодействии дадут возможность увидеть узор, сотканный автором.

Цикл этот можно сравнить с “панаевским циклом” Н.А. Некрасова и с “денисьевским циклом” Ф.И. Тютчева. По стихотворениям Некрасова и Тютчева можно проследить историю любви, проникнуть в сущность её ключевых моментов, познать её торжество и драматизм. Безусловно, циклы эти интересны нам не только как свидетельства любви их авторов к Авдотье Панаевой и Елене Денисьевой, но важны как художественные творения, как документы развития человеческой личности и даже - в социально-психологическом плане - как отражения динамично развивающихся отношений мужчины и женщины в целом.

Однако между произведениями Некрасова и Тютчева, с одной стороны, и циклом Заболоцкого - с другой, есть существенное различие. Стихотворения первых двух авторов объединены в циклы исследователями их творчества - литературоведами. Заболоцкий же сам объединяет десять стихотворений в единое целое, создаёт цикл - круг, кольцо переплетённых, пересекающихся образов. Рассказывая о своём позднем чувстве, поэт сам ставит заглавную букву - и точку в истории любовных отношений.

Заболоцкий осознаёт «Последнюю любовь» именно как цикл. Он размещает стихотворения не точно по хронологии развития событий: стихотворение «Встреча» помещено девятым номером. По сути, поэт создаёт роман в стихах. Если любовные стихотворения первых книг Ахматовой можно было бы сравнить с разрозненными страницами из различных романов, то цикл Заболоцкого - это законченное и композиционно выстроенное художественное произведение со своей идеей, с развитием действия и кульминацией просветления.

Интерпретация лирического произведения - процесс глубоко индивидуальный. Такой подход к интерпретации позволяет автору статьи говорить о своих личных ассоциациях, впускать в текст поток сознания. В данном случае это не есть нескромность, но закономерность, связанная с особенностями восприятия лирики.

Давайте откроем томик Заболоцкого и вместе прочитаем цикл «Последняя любовь».

Начинается созданный поэтом роман стихотворением «Чертополох» - не с картины первого свидания, а с изображения неожиданно вспыхнувшей душевной драмы.

Принесли букет чертополоха
И на стол поставили, и вот
Предо мной пожар, и суматоха,
И огней багровый хоровод.

Первая же строка вызывает в сознании странный диссонанс: не принято создавать букеты из чертополоха! В народном восприятии это колючее сорное растение, именуемое татарином (татарником), мордвином, муратом (В.И. Даль), соединяется с представлением о вредном, нечистом, злом.

Очевидно, именно слово “мурат” подтолкнуло Льва Толстого к созданию поэтического образа несгибаемого, обладающего поразительной волей к жизни придорожного татарника в повести «Хаджи Мурат». С этих пор в сознании, наполненном литературными ассоциациями, образ этого растения получил ореол страстности и романтизма.

Что же для лирического героя Заболоцкого внезапно вспыхнувшая любовь? Чертополох - чёрт, нечисть, страсть, черта, разделяющая жизнь; полыхание, всполохи, огонь, очистительное пламя, которое не бывает нечистым. Роковое соединение тёмного с высоким. Душевный пожар, сумятица чувств, багровый (не багряный) хоровод огней.

Эти звёзды с острыми концами,
Эти брызги северной зари
И гремят и стонут бубенцами,
Фонарями вспыхнув изнутри.

Звёзды - звезда с звездою говорит - высокий свет, к которому стремишься; но звёзды - с острыми концами, которые могут ранить тело и душу. Северная заря - Аврора - звездою севера явись - лента зари забрызгана звёздами; брызги - это когда что-то разлилось или разорвалось - или брызги фонтана - ворвались, как маленькие черти, в святилище, где сон и фимиам…

Цветы чертополоха - гремят и стонут бубенцами - образ русской дороги - колокольчик звенит - этот стон у нас песней зовётся… Фонарями - ночь, улица, фонарь, аптека - вспыхнув изнутри - и только маленький фонарщик… Пушкинская мелодия и бесконечная русская дорога, долг и неутолимая страстность сплавлены воедино.

Самое первое слово - глагол: принесли . Кто принёс? Нет, не я. Но кто внёс в мою комнату этот букет? И почему у меня нет сил его убрать? Выкинуть вон? Те, кто принёс, обладают особой властью, давая неизбежность и право измученной, испепелённой страданиями душе пережить это внезапно раскрывшееся чувство.

Прислушиваясь к себе, вглядываясь в странный букет, лирический герой видит во вспышках раскрывшихся бутонов полыханье рождающихся вселенных, с ясностью ощущает человека - микрокосмом, душу и тело - воплощением космической борьбы материи и духа.

Это тоже образ мирозданья,
Организм, сплетённый из лучей,
Битвы неоконченной пыланье,
Полыханье поднятых мечей.
Это башня ярости и славы,
Где к копью приставлено копьё,
Где пучки цветов, кровавоглавы,
Прямо в сердце врезаны моё.

Странный букет навевает сон - быль? Навь и явь - как их различить? Образ женщины - “сказочной птицы” - архетип русского сознания - связан с образом “высокой темницы” - башни, терема, где живут царские дочери-невесты. Чёрная, как ночь, решётка преграждает путь герою. Но герой - не сказочный богатырь, не прискачет к нему на помощь Сивка-Бурка.

Но и я живу, как видно, плохо,
Ибо я помочь не в силах ей.
И встаёт стена чертополоха
Между мной и радостью моей.

Это горькое осознание, как образ острого, ранящего, пронзающего насквозь (“простёрся шип клинообразный” в «Чертополохе» - “проколовший меня смертоносной иглой” в «Можжевеловом кусте»), проходит через весь цикл «Последняя любовь».

И последняя строка - “взор её неугасимых глаз” - негасимая лампада - вечная лампада зажжена - ореол святости, ощущение великого таинства.

Пятистопный песенный хорей сменяется трёхстопным, вальсирующим на волнах анапестом «Морской прогулки».

На сверкающем глиссере белом
Мы заехали в каменный грот,
И скала опрокинутым телом
Заслонила от нас небосвод.

Если чертить сюжетную линию романа, то нужно написать: герой со своей возлюбленной едут из города, где трудно встречаться, на море, в Крым. Банальная псевдоромантическая поездка? Подальше от жены, к ласкающему морю? Для лирического героя цикла это не так. Каждый день, каждый взгляд он воспринимает как горький подарок, в событиях видит отражение вечности.

В первом стихотворении - взгляд в небо, соотнесение своего мироощущения с законами мироздания, высшими законами. Во втором - обращение к воде как символу подсознания, погружение в мир отражений, попытка постичь законы превращения тела и движений души.

“В подземном мерцающем зале”, под нависшей неживой массой, вдруг ставшей одушевлённой - телом - скалы, страсти теряют накал, человеческое тело теряет вес и значимость.

Мы и сами прозрачными стали,
Как фигурки из тонкой слюды.

Отражённый мир всегда притягивал внимание поэтов и художников. Бликующие, множащиеся, дробящиеся отражения у Заболоцкого приобретают метафизический смысл. Люди пытаются осознать себя в отражениях, а те, как законченные стихи, уже отделились от своих прототипов-создателей, подражают, но не копируют их.

Под великой одеждою моря,
Подражая движеньям людей,
Целый мир ликованья и горя
Жил диковинной жизнью своей.

Жизнь человека отражается дважды - в космосе и в воде, и вертикаль духа связывает две стихии.

Что-то там и рвалось, и кипело,
И сплеталось, и снова рвалось,
И скалы опрокинутой тело
Пробивало над нами насквозь.

Загадка отражений завораживает, но остаётся нераскрытой: водитель увозит экскурсантов из грота, и “высокая и лёгкая волна” уносит лирического героя из реальной жизни, жизни воображения и духа - в сон быта.

И в конце второго стихотворения появляется образ, который тоже станет сквозным для всего цикла, - образ лица (твоё лицо в его простой оправе) как воплощения жизни души.

…И Таврида из моря вставала,
Приближаясь к лицу твоему.

Не возлюбленная приближается к берегам Крыма, но Таврида, древняя, насыщенная памятью земля, как живая, встаёт навстречу женщине, словно вглядываясь в её лицо, пытаясь распознать, насколько потоки её сознания синхронизированы с глубинными токами рождающей земли.

Кульминация сюжетной части цикла - стихотворение «Признание». Это не простое признание в любви. Женщина, которую любит лирический герой, - необычное существо. Веселье и печаль - земные чувства, которые может испытывать простая женщина. Героиня цикла - “не весёлая, не печальная”, она обвенчана с ветром в поле, она сходит к возлюбленному с неба; соединяясь с ней, он словно бы соединяется с мировой душой. Но её магическое начало не просто затаено, скрыто - оно заковано в оковы - “высокая темница // И решётка, чёрная, как ночь”. Заковано кем? Судьбой? Роком? Это остаётся неизвестным так же, как и кто же принёс букет чертополоха.

Стремление выявить в полной мере подлинную - колдовскую, надмирную - сущность (вечную женственность?) вызывает страстные попытки разорвать оковы. Поцелуи сказочного принца разрывают чары волшебного сна - герой разрывает оковы “слезами и стихотвореньями”, которые прожигают не тело, но душу.

Человек - это мир, замок, башня (отворите мне темницу, дайте мне сиянье дня, чернобровую девицу), в которую надо ворваться.

Отвори мне лицо полуночное,
Дай войти в эти очи тяжёлые,
В эти чёрные брови восточные,
В эти руки твои полуголые.

Мир полуночной тайны не становится плоским: даже слёзы - не слёзы, они только чудятся, может быть, они только отзвук собственных слёз, а дальше, за ними, - ещё одна решётка, чёрная, как ночь…

И вновь, как в «Морской прогулке», кружит нас четырёхстопный анапест - это «Последняя любовь». В первых трёх стихотворениях мы видим только лирического героя и его возлюбленную, здесь же появляется третье лицо - наблюдатель, шофёр. И повествование ведётся не от первого лица, как раньше, а от лица автора, что даёт возможность взглянуть на ситуацию со стороны.

Вечер. Водитель такси привозит пассажиров к цветнику и ждёт их, пока они гуляют.

…Пожилой пассажир у куртины
Задержался с подругой своей.
И водитель сквозь сонные веки
Вдруг заметил два странных лица,
Обращённых друг к другу навеки
И забывших себя до конца.

Заметил не фигуры, не позы - лица! Лица не влюблённые, не восторженные, не восхищённые - странные . Любовь для героев - не лёгкий флирт, не физиологическое влечение, но гораздо больше: забвение себя, обретение смысла жизни, когда человек вдруг понимает: так вот для чего дана душа! Такая любовь освящена свыше.

Два туманные лёгкие света
Исходили из них…

Описание великолепной цветущей клумбы - “красоты уходящего лета” - напоминает стихи Заболоцкого раннего с его дерзкими и красноречивыми сравнениями. Но тогда это было самоцелью - здесь же становится средством создания контраста между торжеством жизни, праздником природы и неизбежностью человеческого горя.

Цветочный круг, по которому молча идут наши герои, кажется бесконечным, но шофёр - наблюдатель - знает, что кончается лето, “что давно уж их песенка спета”. Но герои пока этого не знают. Не знают? Почему же они идут молча?

Южное счастье действительно кончилось. Снова, как в первом стихотворении, пятистопный хорей, повествование от первого лица, Москва и невозможность встречаться: “Голос в телефоне”. Лицо живёт отдельно - и голос тоже отделяется от тела, словно обретая собственную плоть. Сначала он “звонкий, точно птица”, чистый, сияющий, как родник. Затем - “дальнее рыданье”, “прощанье с радостью души”. Голос наполняется покаяньем и пропадает: “Сгинул он в каком-то диком поле…” А где же ещё должен был пропасть голос красавицы, обвенчанной - в поле - с ветром? Но это не летнее ковыльное поле - это поле, по которому гуляет вьюга. Чёрная решётка темницы превращается в чёрный телефон, голос - пленник чёрного телефона, душа - отражение духа в теле - кричит от боли…

Шестое и седьмое стихотворения теряют названия, их заменяют безликие звёздочки. Строки становятся короче, стихотворения - тоже. Шестое - двустопный амфибрахий, седьмое - двустопный анапест.

“Клялась ты до гроба // Быть милой моей” - до гроба не получилось. “Мы стали умней”? Счастье до гроба… Бывает ли оно? Вновь возникают мотивы воды, отражений, лебедь - птица сказки, мечты - уплывает к земле - любовная лодка разбилась о быт; вода блещет одиноко - дай войти в эти очи тяжёлые - в ней уже никто не отражается - только ночная звезда.

Торжествующие цветы куртины осыпались - только посредине панели лежит полумёртвый цветок. Лежит не в свете огней, а в белом сумраке - в белом саване - дня - “Как твоё отраженье // На душе у меня”.

Букет чертополоха с клинообразными шипами словно возвращается в «Можжевеловом кусте». Мы снова входим вместе с лирическим героем в причудливые переплетения образов сна, связываем начало и конец любовной истории сквозными мотивами.

Я увидел во сне можжевеловый куст,
Я услышал вдали металлический хруст,
Аметистовых ягод услышал я звон,
И во сне, в тишине, мне понравился он.

Можжевельник наших среднерусских лесов - куст, ветвями которого устилают дорогу уходящим в последний путь - ягоды не вызревают. Можжевеловые кусты Крыма - почти деревья - священные деревья для местных народов - знойное солнце, ароматное облако смолистых запахов - звон цикад - красно-лиловые ягоды. Человек идёт по траве, наступает на сухую ветку - ветка хрустнула под ногой - как хрустит металл? Солнечное полыханье поднятых мечей, звон битвы - превращается в разрушение, в металлический хруст… Парная рифмовка словно бы укорачивает стих, дыхание становится тише и реже.

Стена чертополоха возвращается мраком древесных ветвей, сквозь который просвечивает “чуть живое подобье улыбки твоей”. Уже не видно лица - осталась лишь улыбка - Чеширский кот - которая живёт в сознании лирического героя - ценность - мне было довольно того, что след гвоздя был виден вчера - тает, как развеивается аромат смолы.

Надо растить свой сад!

Но тучи рассеялись, наваждение ушло:

В золотых небесах за окошком моим
Облака проплывают одно за другим,
Облетевший мой садик безжизнен и пуст…
Да простит тебя бог, можжевеловый куст!

Страсти улеглись, прощение послано, любовная история завершена. Казалось бы, цикл закончен. Но лирический герой вглядывается в свою душу, в свой “облетевший садик”, настойчиво вопрошая: зачем? Почему мне была ниспослана эта любовь-испытание? Если всё прошло, то что же осталось?

Ответ на этот вопрос приносит кульминация духовная - девятое стихотворение «Встреча». Эпиграф его - камертон, по которому настроены важнейшие образы цикла: “И лицо с внимательными глазами, с трудом, с усилием, как отворяется заржавевшая дверь, - улыбнулось…” (Л.Толстой. «Война и мир»).

Лирический герой - “вечный мизантроп”, потерявший веру в жизнь, отчуждённый от людей чередой тяжких испытаний - вспоминает о первой встрече с женщиной, благодаря которой скорлупа недоверия дала трещину, а затем и вовсе растворилась в живительных лучах радости.

Как открывается заржавевшая дверь,
С трудом, с усилием, - забыв о том, что было,
Она, моя нежданная, теперь
Своё лицо навстречу мне открыла.
И хлынул свет - не свет, но целый сноп
Живых лучей, - не сноп, но целый ворох
Весны и радости, и вечный мизантроп,
Смешался я…

Неугасимый свет жизни, освящённой любовью, вновь зажёгся для героя, овладел его мыслями и заставил открыть окно в сад - раскрыть свою душу навстречу проявлением мира. Мотыльки из сада помчались навстречу абажуру - я словно бабочка к огню - сама жизнь, сама любовь - один из них доверчиво уселся на плечо героя: “…Он был прозрачен, трепетен и розов”.

Радость существования - это высшее единство, и анализ попыткой классифицировать чувства и ощущения порой разрушает эту радость.

Моих вопросов не было ещё,
Да и не нужно было их - вопросов.

У человеческих поступков есть несколько уровней: уровень событийный, сюжетный, сущность которого понимается обыденным сознанием, и уровень, выводящий на бытие Мировой Души. История любви героя на первом уровне закончилась расставанием, но она подняла его душу над обыденностью, помогла ему познать в себе подлинного человека, до того скрытого коростой недоверия и горя, подарила свет - “целый ворох весны и радости”. И помогает жить дальше - под золотыми небесами, где проплывают облака, над золотыми листьями аллей.

Простые, тихие, седые,
Он с палкой, с зонтиком она, -
Они на листья золотые
Глядят, гуляя дотемна.

Это эпилог - стихотворение «Старость». Повествование от третьего лица. Осень. Супруги, прожившие вместе жизнь, понимают каждый взгляд друг друга. К ним пришло прощение и покой, души их горят “светло и ровно”. Крест страдания, который несли они, оказался животворным.

Изнемогая, как калеки,
Под гнётом слабостей своих,
В одно единое навеки
Слились живые души их.

С тех пор эти ель и сосна вместе растут. Их корни сплелись, их стволы тянулись вверх рядом к свету… Прекрасная пальма осталась на горючем утёсе.

И пришло осознание, что счастье - “лишь зарница, // Лишь отдалённый слабый свет”. Отсвет иной - высшей - радости. Но не это главное: кроме фатализма, в стихотворении - позитивное утверждение, что счастье - синяя птица, светлый конь - “требует труда”! Труда нашего, человеческого, который один способен создать противовес роковому принесли .

Кольцевая композиция: свет листьев, образ человеческих душ - горящих свечей - в концовке стихотворения.

Огненное смятение чертополоха переплавилось в золото понимания. Цикл - круг, роман - завершён.

Спонсор публикации: каталог онлайн интернет радио http://radiovolna.net/. В каталоге, который для удобства рубрицирован по жанрам, странам и языкам, каждый легко найдет радиостанцию, соответствующую его вкусовым предпочтениям. RadioVolna представляет радио различных музыкальных стилей и жанров – от современной популярной и танцевальной музыки до фолка и кантри, от классики и ретро до рока и техно, от джаза и блюза до шансона и городского романса. Новостные радиостанции предложат самую свежую информацию всем тем, кто намеревается быть постоянно в курсе главных мировых событий, кому интересны комментарии и мнения экспертов, кто хочет следить за котировками ценных бумаг и валют. Благодаря современным технологиям теперь в самом отдаленном уголке земного шара можно слушать любимые радиостанции в прекрасном качестве.

Необычайное влияние на творчество Заблоцкого оказали Великие научные открытия, коими полнился мир в период его жизни и творчества. При этом его стихотворения не утратили своей поэтичности. Думаю, что поэт действительно сказал новое слово в русской литературе. Примером сочетания науки, лиричности и философии служит стихотворение Заболоцкого «Метаморфозы»(1937). Реальность бессмертия – ключевой вектор данного произведения. Если раньше в решении этой вечной проблемы жизни и смерти поэты исходили из философских учений, христианского мировоззрения, то научные открытия в эпоху XX века поставили ее на другой уровень.

Николай Заболоцкий осмысливает реальность в бесконечном разнообразии и единстве превращений «клубка какой-то сложной пряжи», единстве «мира во всей его архитектуре». Каждое превращение мировой жизни включает в себя смерть, умирание. Это факт, с которым приходится мириться. Смерти происходят в любой момент жизни.

Сначала стихотворение кажется парадоксальным, сложным для понимания. Само название произведения символично. Древнегреческий поэт Овидий в своё время написал поэму «Метаморфозы», в которой отразил волшебные превращения в мире, перетекание одной материи в другую. И хотя во многом эта поэма мифологична, наполнена легендами о богах, время показало, что греки были удивительно прозорливы. Превращения, удивительные изменения в природе и человеке происходят ежесекундно. Мир изменился, грани человеческого сознания расширились. Эти новые взгляды и отразил автор в своих «Метаморфозах».

С самых первых строк чувствуется удивление, восхищение лирического героя бесконечным изменениям мира:

Как мир меняется! И как я сам меняюсь!

Уже здесь на первый план выходит проблема человека и окружающей действительности. Лирический герой пытается решить очень сложный вопрос – как происходит, меняется жизнь внутри него, кто он. Отсюда его парадоксальные выводы:

Лишь именем одним я называюсь,-

На самом деле то, что именуют мной,-

Не я один. Нас много. Я - живой.

Вряд ли можно отрицать то, что жизнь постоянно меняется, развивается, в том числе и в теле человека. Взгляд лирического героя обращен к сущности внутренних процессов личности. Он касается не только психологических и философских аспектов, но и физиологических. Перед нами новое видение человека. Человек воспринимается не статично, а в единстве бесконечно разнообразных процессов жизни. Еще древние писали: «В одну реку не войти дважды» и «Люди как реки».

Несмотря на то, что в своих произведениях Н.Заболоцкий напрямую не обращался к древней Греции, а напротив, увлекался современным естествознанием, его стихотворение подтверждает суждения греческих мудрецов. Отсюда обилие иносказаний в стихотворении. Лирический герой смотрит на себя со стороны – «колеблемого на морской волне», «летящего по ветру в край незримый». Поэт подчеркивает закономерность, согласованность всеобщих метаморфоз единого, бессмертного бытия. Законы изменения бытия он выражает формулой: «звено в звено и форма в форму». Человек Н.Заболоцкого многолик и, в то же время, един, его составляющие включены в процессы умирания и возрождения:

Чтоб кровь моя остынуть не успела,

Я умирал не раз. О, сколько мертвых тел

Я отделил от собственного тела.

Стихотворение условно можно разделить на три смысловые части. В первой лирический герой рассуждает о себе, своих внутренних состояниях. Во второй – выражает своё отношение к природе. Живое и мертвое взаимосвязано в ней, одно перетекает в другое. Природа здесь не только «скопленье чудных тварей», но и «орган поющий».

Метафоры поэта торжественны, величавы. Они подчеркивают закономерность, гармоничность всех процессов на Земле:

Звено в звено и форма в форму. Мир

Во всей его живой архитектуре –

Орган поющий, море труб, клавир,

Не умирающий ни в радости, ни в буре.

Природа представляет собой «живую архитектуру», состоящую из мельчайших частиц. Каждой из них принадлежит свое место. Природа есть поющий орган – музыкальный инструмент с множеством голосов, которые вместе составляют стройный лад, единую гармонию. У каждого из нас есть свой голос в этой вселенской мелодии. Чтобы осознать это, нам необходимо расширить горизонты взгляда на мир, понять его сложность и многообразие. В жизни природы действуют разные законы, но, пожалуй, главный из них – закон целесообразности. Ничто в мире не приходит из ниоткуда и не исчезает без следа. Всё имеет причинно-следственную связь. Отсюда эти удивительные «метаморфозы», описанные Н.Заболоцким. Думаю, что сегодня настало время, когда природа снова властно заявила о себе человечеству. Поэтому так важно понять ее законы.

Третья смысловая часть представляет собой своеобразный итог всего стихотворения. Здесь впервые возникает тема бессмертия. Поэт утверждает, что только наши суеверия мешают нам видеть «реальное бессмертие». Оно, по мысли Н.Заболоцкого, находится не вне нас, а как наше личное достояние в этом мире. Особенную глубину и новизну этой поэтической мысли даёт представление о собственной собирательности.

По своему жанру «Метаморфозы» тесно связаны с традициями классической философской лирики Гете, Баратынского, Тютчева. Здесь мы наблюдаем лирическое описание самого процесса мысли. Мандельштам называл подобные размышления «поэзией доказательства». Литературная традиция подчеркнута архаической книжной лексикой («око», «прах», «злак»). Стихотворение завершается философскими метафорами, которые представлены в форме афоризмов: «мысль некогда была простым цветком», «поэма шествовала медленным быком». Главная мысль заключительной части состоит в том, что бессмертие есть «клубок пряжи»:

Как бы клубок какой-то сложной пряжи,

Вдруг и увидишь то, что должно называть

Бессмертием. О, суеверья наши!

В анализируемом произведении автор достигает необычайно емкости поэтической мысли. Всего тридцать две строчки! А между тем, это целая философская поэма. Н.Заболоцкий выразил самые прогрессивные мысли своего времени. Он удивительным образом соединил научные открытия и глубоко эмоциональные переживания. Очевидно, что Н.Заболоцкий даровал русской литературе новое направление.

В этом стихотворении Заболоцкого происходит встреча жизни со смертью как встреча лирического героя, Прохожего, с памятником. Стихотворение «Прохожий» Заболоцкого является одним из высших и общепризнанных достижений поэта, ему уже уделено немалое внимание и в литературе о Заболоцком, и в общей литературе о проблемах поэтики.

Произведение имеет ясный лирический сюжет, — внешний, который можно изложить и как некую фабулу, прозой, и внутренний, в движущемся сплетении двух трагических человеческих судеб — юноши-летчика, погибшего на войне, и Прохожего. Личная судьба Прохожего выражена в затексте и глубоко просвечивает сквозь как будто случайную беглую зарисовку, окрашенную сдержанным авторским переживанием. И в этом сюжете раскрывается одна из главных тем всего Заболоцкого — тема смерти и бессмертия, пути к бессмертию, включающая в себя и ряд более конкретных и разных тем — памяти войны, незримой переклички бедствий войны и «тысячи бед» Прохожего, продолжения жизни человека, прошедшего через эти беды. И совмещены все темы в едином лирическом событии — переживании — истории встречи и беседы двух душ.

Беседа включена в ход внешнего сюжета, рассказа о том, как кто-то, никак не названный и ничем прямо не охарактеризованный, шел ночью, пешком, откуда-то куда-то и по дороге проходил через кладбище. Описание-рассказ движется как путевая запись на ходу, в мысленном дневнике, в строгом временном порядке, — в определенном хронотопе, хотя и с некоторым полем его неопределенности. Получается стихотворение-дорога, с некоторой задержкой в пути, стихотворение, в котором бытовая достоверность неожиданно переходит в сказочную беседу, а затем опять возвращается к исходной бытовой реальности. В этой реальности есть ясный исходный пункт, с наиболее точно определенным хронотопом. Он также дан в движении.

Дорога начинается с дороги, ход путника — с хода по шпалам железной дороги, с некоторой даже географической привязкой. На какой-то станции, откуда уже ушел предыдущий состав «на станцию Нара». Станция Нара — это географическая реалия, одна из железнодорожных станций недалеко от Москвы. По сообщению Е. В. Заболоцкой, речь шла о неоднократном пешем пути поэта от станции Дорохове, недалеко от станции Нара, к себе домой в Переделкино, через мост, упомянутый в стихотворении, и кладбище, упомянутое в стихотворении, по дороге, местами напоминающей аллею, как в стихотворении.

Но для восприятия-сопереживания стихотворения читателем существенна не географическая точность этой реалии, а как бы точность, воображаемая точность описания некоего путешествия. В этом поэтика «Прохожего» продолжает традиции повествовательной и очерковой лирики 30-х годов и военного времени. Исходная реалия все же затуманена, и «очерковое начало» играет роль лишь внешней, хотя необходимой, оболочки. Главная тема сплетена в узел многозначных тем, симфонию, включая ночной пейзаж, житейский случай, впечатления ночного пешехода, контрастный переход от бытовой картинки железнодорожной станции к картине кладбища, где, как бы впервые, пешеход встречается с памятником летчику, и жизнь, текущая жизнь с ее повседневностью встречается со смертью и памятью о жизни. И в этой встрече рождается особое переживание, «нежданно мгновенного, пронзающего душу покоя», даже «дивного». Ибо в нем смолкают, преодолеваются тревоги, и как-то продолжается жизнь, и живут весенние почки, и сам мертвый летчик, как живой, беседует с живой душой, и после смерти продолжает жить его юность.

Это особое переживание — не просто чувство страха или униженности перед смертью, и не отрицание телесного во имя высшей иерархии духовного (как считает Ю. Лотман), а открытие высшей духовности в телесном — телесном Прохожем, телесном памятнике летчика, телесных весенних почках, живой беседе живого и мертвого, конечного и бесконечного, мгновенного и вечного, покоя и движения, телесного чертога вселенной. Поэтому подключен еще и образ весенней природы, весенней глуши, контрастный и слитный с образом кладбища. Включена и еще более глубинная, подспудная тема личности и судьбы самого Прохожего, исполненного душевной тревоги, с его «тысячами бед».

Внутреннее движение стихотворения, его внутренний сюжет представляет собой скрытое движение переживаний Прохожего. Его небольшое путешествие, дорожная встреча, беседа с невидимым летчиком перерастает в символ большой и трудной человеческой жизни, шагающей сквозь «тысячи бед». И в ходе маленького путешествия от станции Нара беды хоть совсем и не уходят от него, но выявляется та сила, которая их преодолевает. В замечательном заключительном образе стихотворения сливается движение всех его тем и подтем; горе, тревоги человека как бы отделяются от него самого, они превращаются только в «собак», которые бегут вслед.

Образ Прохожего распадается на «три сущности», как пишет Лотман, но в этом «распадении» возникает и возрождается новая цельность, освобождается главная сущность, «живая душа». И думается, не видна тут, вопреки мнению Ю. Лотмана, иерархия трех «ярусов», в которых душа расположена «на уровне деревьев»; но есть многообразное единство человека с самим собой, с природой, с другими людьми, совмещающее и преодолевающее противоположность самой жизни и смерти, весны и кладбища, личности

и памятника.

Происходит одно из чудес Заболоцкого. Двойное чудо, перекликающееся с чудом «Я убит подо Ржевом...» и других трансформаций мертвых в живых и наоборот, но с дополнительным, присущим только поэзии Заболоцкого, чудом. Происходит воскресение мертвого и одновременно отделение у живого души от тела, причем то и другое продолжают жить как бы отдельно и материально, сливаясь в этой отдельности в одно движущееся «я», хотя также отделенное от авторского «я», но выражающее именно его, его целостность.

В развертывании поэтического события совмещаются движение бытовой картинки, пейзажа, размышления, символической сказочной беседы, потока разнородных и разномасштабных предметных деталей («треух», «мешок», «шпала», «луна», «амбар» и т. д.) — их переклички. И в этом потоке естественно, изнутри, возникают неожиданные и даже парадоксальные сопоставления, начиная со сравнения сосен со скопищем душ и кончая сравнением тревог человека с собаками, бегущими ему вослед. Это — очень специфические для Заболоцкого метафоры, в которых определенные переживания, душевные состояния как бы отделяются от человека и заново материализуются. И совмещено все это движение разнородных, но связанных взаимными перекличками, отражениями потоков и предметов в едином образе Прохожего, который, с одной стороны, безличен, а с другой — наделен зримыми вещественными приметами («треух», «солдатский мешок»), И несколькими деталями-намеками передана его закрытая от нас, сложная внутренняя жизнь. И это неведомое является скрытой почвой лиризма эпизода, внешне описательного, маленького, бытового — и сказочного, чем-то таинственного, темного. Но тем не менее и даже именно этим просветляющего душу.

Движение интонации соединяет предельную простоту, строгую организованность, сжатую точность классического стиха с многослойностью, смелостью переходов отдельных ассоциаций, сдвигов значений слов поэтического языка XX века. Разнообразно, но просто перечислены предметные детали в хронологическом порядке. И вдруг внезапно и незаметно вырастают в этом «протоколе» неожиданные метафоры, выводящие сразу далеко-далеко за пределы описываемого, и неожиданные странные встречи, — но при сохранении той же внешне спокойной интонации, а в последней строфе — интонация как бы примечания и заключительного сообщения. Так создается особый эффект реальности и конкретности встречи человека с бесконечностью.

Соответственно вся звуковая организация представляет еще один вариант сочетания гармонического многообразия и звуковых доминантных комплексов, акцентирующих движение смысла-переживания. Выделяются три неравные, но равнозначные по рангу смыслов основные части стихотворения и их дополнительные подразделения. Первая часть, правильно выделенная Ю. Лотманом, объемом в четыре строфы, имеет более конкретно-описательный характер; сравнения появляются в конце третьей строфы, где происходит переход от обычного бытового путешествия к встрече с кладбищем, и это сравнение уже представляет собой типичное для Заболоцкого олицетворение и подготавливает появление во второй части стихотворения центрального мотива души на кладбище. Первые 10 строк первой части дополнительно выделяются как целое тем, что представляют собой последовательное описание движения Прохожего, приблизительно в одном и том же темпе. Эти 10 строк выделяются и звуковой организацией. Четвертая строфа первой части ясно отличается от предыдущих появлением центрального образа стихотворения, но связана с ними преобладанием описательно-конкретных деталей. Это сочетание особенно выделяет эту строфу как переломный момент всего движения интонации. Вторая часть представлена тремя строфами, в которых описываются уже не столько предметы, сколько воздействие памятника летчику и всего кладбища на «живую людскую душу». И впечатление сформулировано как комментарий незримо присутствующего «я» — и Прохожего, и автора. Соответственно возникает широко обобщающая и возвышающая метафора — «темный чертог вселенной», вместе с углублением психологической характеристики особого состояния души, «нежданно мгновенного», концентрации времени в нем. Звуковая волна при этом несколько спадает; после четвертой строфы ударные гласные чередуются более гармонично, но с постоянным участием [у].

Душа наделена признаками живой личности, смолкающей с опущенным взором, живого собеседника с ожившим летчиком. Таким образом, осуществляется их взаимная трансформация в предпоследней строфе стихотворения. Видимый монумент (слово подчеркивает торжественность минуты и значение подвига летчика) превращается в живого невидимого юношу, а его беседа с живой душой как бы материализуется, и возникает новая конкретно-описательная деталь-метафора, переходящая в олицетворение, — говорящий памятник с мертвым пропеллером, сама кладбищенская природа тихо участвует в этой беседе, и ее звучание отмечено повышенной концентрацией [ш] и [ч], [j], [л], [м], а участие в разговоре «почек», их легкое шуршание вносит мотив надежды, весны, воскресения в «темный чертог».

Заключительная строфа, всего четыре строчки, представляет самостоятельную часть, ибо завершает разговор души на кладбище и контрастирует с ним; вместе с тем возвращается к исходному образу движущегося Пешехода и его «тревоги», перекликается с первой строфой, как верно отмечено Ю. Лотманом. Образ «тысячи бед» приподымает образ Путника, шагающего через них, но образ «собак» напоминает о продолжающейся суровой обыденной реальности. Сравнение может быть истолковано двояко — и как преодоление Путником его горя и бед, и как (по мнению Е. В. Заболоцкой) напоминание об их настойчивости, неотвязно. Она выделяется и указанной сквозной рифмой на [э], преобладанием [э] и [о] среди ударных гласных, а в составе согласных максимальной концентрацией [ н + н ’], высокими частотами [л] и [j], что гармонирует со сменой настроения при выходе на кладбище.

По-видимому, эта двузначность и создает необходимое лирическое поле значений, открытости разных возможностей. Сочетание в этой строфе продолжения, возвращения и развития главного мотива судьбы Прохожего выражено, акцентировано структурой и звуковым составом, его соотношением с первой строфой и всем ходом стихотворения. Повторены слова-окончания двух строк первого четверостишия и связанная с ними рифма, что выделяет их смысловую значимость и создает стыковку начала и конца стихотворения. Но повторены с изменением падежей и в обратном порядке. Ключевые слова — «дорога», «горе», «тревога» — скреплены рифмой и другими звуковыми связями, консонируют и ассонируют с звуковой системой всего стихотворения. Рифма «бед — вослед» ассоциируется с другой системой рифм, ассонансов, консонансов, проходящих через все стихотворение, «субдоминантой» его музыкальной структуры.

С другой стороны, последняя строфа включает эти повторяющиеся смыслы и звуки в совершенно новый комплекс, и семантический, и звуковой, что подчеркнуто и другой рифмовкой других строк четверостишия. Построение по принципу «неполного кольца» придает всей структуре стихотворения элементы спиральности и диссимметрии. Что также выражает, акцентирует средствами стиха и процесс преодоления Прохожим его горя, тревог, бед, и трезвость сознания им — и лирическим «я», — что горе и тревоги все же еще остаются, хотя и превращаются только в собак, бегущих вослед.

Итак, еще один вариант разговорно-медитативной интонации. Характерно, в частности, при четкой организованности — отсутствие тех многочисленных повторов, которые мы наблюдали в других вариантах лирики, со сходными тематическими мотивами и скорбно-задумчивыми интонациями. Экспрессивные элементы здесь больше подчинены движению неторопливого описания, раздумья, с последующим более прямым лирическим комментарием, сконцентрированным в заключительном сравнении, афористически объединяющим психологическую и предметную конкретность, основные элементы интонации стихотворения как целого. Огромность человеческого горя, тревог, тысяч бед и сдержанность разговора о них выражает особенности творческой личности и судьбы Заболоцкого. И все движение сконцентрировано в образах двух душ — летчика, напоминающего об огромных горестях и бедах войны, и Прохожего, с его «тысячами бед». Общение этих двух душ, с и х пережитыми и продолжающимися бедами, раскрывает человеческую общность, преодолевающую границы смерти и жизни в особом душевном событии. Открывается и новая возможность развития реалистической лирической символики.

Стихотворение в целом превращается в развернутую метафору-символ пути человека и его души, путей жизни, путей смерти, путей расширения человеческой личности, ее коллективности, путей совмещения жизни отдельного человека со всей жизнью на земле, с «душами» сосен, беседами людей, шуршанием почек. Реалистическая символика вырастает из полноты точного психологического и предметного описания и ассоциативных связей лирического события.

С точки зрения истории судеб лирических жанров, стихотворение «Прохожий» Заболоцкого стало новым образцом слияния повествовательной лирики и лирики другого человека таким образом, что этот другой, как бы независимый от лирического «я», лирический герой — Прохожий, становится только псевдонимом лирического «я». Отделение себя от себя, которое характерно для лирики Заболоцкого 30-х годов, теперь доходит до превращения определенного своего психологического состояния, переживания в некую особую личность. Происходит и материализация явления, которое приподымает человека над своим «я» и позволяет ему удваивать себя в едином лирическом высказывании. Это удваивание проходит дальше через все творчество Заболоцкого до его последнего стихотворения 1958 года, в котором он призывал: «не позволяй душе лениться», разговаривал со своей душой, как с особой многоликой личностью — и рабыней и царицей. В «Прохожем» «я» не только удваивается, но и утраивается, ибо Прохожий — это то же «я», но как «он». Изображение самого себя в третьем лице имеется и в другом стихотворении Заболоцкого этих лет — «Приближался апрель к середине...» (1948), но там «я» упоминает и о себе прямо, как «я».

Таким образом, в «Прохожем» и ряде других стихотворений Заболоцкого этих лет формируется еще один новый тип лирического стихотворения, который трудно непосредственно сопоставить с какими-либо образцами и русской и мировой лирики, несмотря на столь подчеркнутую связь с классической традицией. С долей условности можно сопоставить его с традицией медитативной элегии, тех ее разновидностей, где размышление связано с воспоминанием и элементами повествования, как в пушкинском «Вновь я посетил...», или описанием в настоящем времени, как в пушкинском «Когда за городом задумчив я брожу...» (также, кстати сказать, с мотивом кладбища), или с традицией сюжетно-психологической лирики, в частности со стихотворением Лермонтова «В полдневный жар, в долине Дагестана...», с его мотивом двойного существования человека в разных образах самого себя. И с традициями сюжетно- психологической лирики 30-х годов, ее опыта соединения бытовой конкретности и символики, классической организованности и смелой метафоричности. Но здесь в еще большей их слитности и многосоставности, с большей детализацией конкретно-описательных и как бы очерковых элементов. А по сравнению с другим главным направлением лирики этого времени, которое мы видели в стихотворении Твардовского, здесь, как и в лирике Заболоцкого 30-х годов, больше выявилось обобщение, философское и символическое, — проблемы времени и личной судьбы выражены в более косвенной форме. И образ Прохожего, и весь лирический сюжет содержат в себе элемент тайны, многоплановой недоговоренности.

Почти одновременно с «Прохожим» Заболоцкий создал ряд стихотворений с более прямым изображением потока окружающей жизни — природы, общества. Но общим с поэтикой «Прохожего» было сочетание предметной и психологической конкретности с широтой и углубленностью обобщающей мысли; точности и взвешенности слова с его смелой ассоциативностью, метафоричностью, символикой; высокой организованности стиха, подчас даже жестко регламентированной, с внутренней энергией и свободой его движения; его мелодии и живописи — со сдержанностью; постоянной соотнесенности «я», часто как бы незримого, какой-то объективной ситуацией и большим потоком бытия, часто с другим человеком; многосоставности, разноликости и целостности самого «я».

Стихотворение "Лесное озеро" (I, 198) — подлинный шедевр, жемчужина лирики Н. Заболоцкого. Написано стихотворение в 1938 году. Экспозиция стихотворения дает нам возможность увидеть мир природы, в которой царствует закон взаимного уничтожения, войны всех со всеми.

Сквозь битвы деревьев и волчьи сраженья, Где пьют насекомые сок из растенья, Где буйствуют стебли и стонут цветы, Где хищная тварями правит природа, Пробрался к тебе я и замер у входа, Раздвинув руками сухие кусты.

Этот лик природы, явленный человеку, представляет собой вариацию тех представлений, которые были характерны для раннего творчества Заболоцкого. Вспомним хотя бы строки из поэмы "Лодейников":

Жук ел траву, жука клевала птица, Хорек пил мозг из птичьей головы, И страхом перекошенные лица Ночных существ глядели из травы.

Интересно, что в анализируемом нами отрывке "буйство стеблей", и "стон цветов", и "битвы деревьев", и "волчьи сраженья" как бы заслоняют кажущуюся вполне невинной строчку о том, как "пьют насекомые сок из растенья". Но эта строка "невинна" только на первый взгляд. Образы еды и питья у раннего Заболоцкого всегда однозначно связаны со смертью, и цитата из поэмы "Лодейников" показывает нам, что взаимная цепь пожирания отравляет видимую красоту и гармонию природы, в которой зло и добро неотделимы друг от друга.

Но вот оказывается, что в этой самой косной и страшной природе выделяется некий особый участок, живущий по законам, отличным от законов "хищной природы". Это — лесное озеро. Интересно проследить все метаморфозы этого образа, которые мы встречаем в стихотворении. Итак, в самом его начале озеро — "хрустальная чаша во мраке лесном". Далее образ озера трансформируется, и перед нами — целомудренная невеста "в венце из кувшинок, в уборе осок, в сухом ожерелье растительных дудок". Интересно, что рядом с озером изменяются и сами законы жизни "хищной природы":

Но странно, как тихо и важно кругом! Откуда в трущобах такое величье? Зачем не беснуется полчище птичье, Но спит, убаюкано сладостным сном? (I, 198)

Дальнейшая трансформация образа лесного озера идет по двум смысловым направлениям. Во-первых, "хрустальная чаша" превращается в купель, по краям которой, как свечи, стоят сосны, "смыкаясь рядами от края до края". Во-вторых, перед читателем последовательно разворачивается сравнение озера с оком больного человека:

Так око больного в тоске беспредельной При первом сиянье вечерней звезды, Уже не сочувствуя телу больному, Горит, устремленное к небу ночному. (I, 199)

Если вдуматься в это сравнение, то первое, на что мы обращаем внимание, — это скрытое отождествление больного тела человека с "больным телом" природы, и только око, несущее в себе духовное начало, предчувствует иную жизнь, жизнь, соединенную не с землей, а с небом. Это око и есть озеро. Следовательно, закон жизни "лесного озера" иной, чем закон жизни окружающей его "больной" природы, и этот закон — духовен по своей природе, которая жаждет исцеления. Последняя строфа стихотворения ("И толпы животных и диких зверей, // Просунув сквозь елки рогатые лица, // К источнику правды, к купели своей // Склонялись воды животворной напиться") дает нам надежду на то, что зло, лежащее в глубине природы, может быть преодолено и исцелено. Потрясающая по своей силе и метафорической дерзости строка о животных, которые, "просунув сквозь елки рогатые лица", склоняются к животворной воде, тоже показывает нам, что между озером и остальной природой — некая метафизическая преграда, которую нужно преодолеть. Эта преграда существует потому, что два пространства — пространство природы, коснеющей во зле, и пространство озера, соединяющего в себе Истину, Добро и Красоту, так отличаются друг от друга, что их разделяет частокол елок. Сквозь него нужно прорваться, преодолеть эту преграду.

Интересно, что в стихотворении "Бетховен" мы встречаемся с похожей смысловой формулой. Прорыв к "мировому пространству" так описан Заболоцким:

Дубравой труб и озером мелодий Ты превозмог нестройный ураган, И крикнул ты в лицо самой природе, Свой львиный лик просунув сквозь орган. (I, 198)

Характерна для этого стихотворения и лексика света, которая пронизывает все пространство этого текста. "Хрустальная чаша" только "блеснула" в начале этого стихотворения, а потом озеро "в тихом вечернем огне" "лежит в глубине, неподвижно сияя", "бездонная чаша прозрачной воды // сияла и мыслила мыслью отдельной".

Этот без преувеличения неукротимый поток света льется на читателя из самых разных стихов позднего Заболоцкого. В стихотворении "Соловей" природа уподобляется "сияющему Храму", "сияющий дождь на счастливые рвется цветы" в стихотворении "Гроза", "блистает лунным серебром // замерзший мир деревьев и растений" в стихотворении "Еще заря не встала над селом", "колеблется розовый, немигающий утренний свет" в стихотворении "В этой роще березовой". Эти примеры можно продолжать и продолжать. Произошло возвращение Заболоцкого к традиционной метафизике света, который преображает, просветляет, оживляет материю. Поэтическая мысль Заболоцкого в стихотворении "Лесное озеро" близка богословскому пониманию Крещения. Крещение — новое рождение человека, рождение духовное. Природа, которая припадет к озеру, как к купели, тоже должна родиться заново.

Читайте также другие статьи о жизни и творчестве Н. Заболоцкого.

АНАЛИЗ СТИХОТВОРЕНИЯ Н. ЗАБОЛОЦКОГО «СЕНТЯБРЬ». ВОСПРИЯТИЕ, ТОЛКОВАНИЕ, ОЦЕНКА

Стихотворение «Сентябрь» было написано Н. Заболоцким в 1957 году. Оно относится к пейзажной лирике. В нем поэт признается в своей любви к осенней природе. Осень - время, любимое многими поэтами и художниками. Все мы помним «Золотую осень» Левитана. «Унылая пора! очей очарованье!

Приятна мне твоя прощальная краса», - эти строки, став­шие для нас хрестоматийными, не теряют своей ценности до сих пор. Баратынский, Пушкин, Тютчев - все они писали об осени. Свой оригинальный взгляд на осеннюю природу пред­ставляет нам Н. Заболоцкий.

Стихотворение построено на основе антитезы. Компози­ционно мы можем выделить в нем две условные части. Первая часть - это первая строфа, обнажающая мрачный сентябрь­ский пейзаж:

Сыплет дождик большие горошины,

Рвется ветер, и даль нечиста.

Закрывается тополь взъерошенный Серебристой изнанкой листа.

Вторая часть - все остальные строфы. Мы видим, как мерт­вый осенний день вдруг оживает под солнечным лучом, про­бившимся сквозь облака:

Но взгляни: сквозь отверстие облака,

Как сквозь арку из каменных плит,

В это царство тумана и морока Первый луч, пробиваясь, летит.

И вся природа сразу оживляется, становится яркой, дос­тойной кисти живописца. В финале поэт сопоставляет приро­ду и человека: словно девушка, вспыхнув, «засияла в конце сентября» орешина. И это хрупкое деревце напоминает ему «молодую царевну в венце»:

Нарисуй, словно деревце, зыбкую Молодую царевну в венце С беспокойно скользящей улыбкою На заплаканном юном лице.

Поэт использует различные средства художественной вы­разительности: эпитет («серебристой изнанкой листа»), срав­нение («словно деревце, зыбкую Молодую царевну в венце»), олицетворение («Закрывается тополь взъерошенный Сереб­ристой изнанкой листа»).

Произведения для сопоставления: Ф.И. Тютчев «Есть в осени пер­воначальной», А.С. Пушкин «Осень».

Скрепа: антитетичность картин осенней природы; сближение природного и человеческого миров (сравнение осени с «чахо­точной девой» у Пушкина).